Екатерина Красавина - Храм украденных лиц
Ну хорошо, предположим, мне удастся подойти к нему достаточно близко, я выстрелю, но вдруг я все-таки промахнусь? Дрогнет рука, или он дернется в сторону. В ответ он нападет на меня. Он — сильный, крепкий мужчина. Завяжется драка. Он разделает меня, как орех, в два счета. А потом вызовет милицию…
А если… все удастся? И я не промахнусь! Он не успеет ничего понять, как уже будет мертвым. Неужели я способна убить человека? Это ужасно! Вот он только что был живым, сидел, работал в своем кабинете, вхожу я, стреляю, и его больше — нет?»
Надя вспомнила веселые, смеющиеся глаза доктора, и ей стало не по себе. Но тут же обида мутной волной поднялась со дна ее души и накрыла с головой. «Он — сволочь, исковеркавшая мне жизнь, из-за него я теперь побираюсь по помойкам вместо того, чтобы учиться в институте и жить, как все нормальные девушки: флиртовать, влюбляться, ходить в кино. Он сделал мою жизнь тихим ужасом, кошмаром. Если я отступлю или дрогну, я буду презирать себя. Я должна это сделать, должна! А потом… все будет иначе. Я получу оставшиеся деньги и начну новую жизнь». Эта мысль вернула Наде пошатнувшуюся было решимость. Она нащупала в сумочке пистолет и погладила его. Она не имеет права поворачивать назад. Не имеет! У нее только один выход: убить Лактионова!
Она подошла к двери клиники, набрала код и осторожно потянула дверь на себя. Тяжелая, тугая дверь с легким скрипом открылась. Надя замерла на месте. Потом, не дыша, достала из сумки ключи и открыла вторую дверь, медленно поворачивая ключ в замке. Постояв минуту-другую, она пошла вперед, стараясь двигаться как можно бесшумнее. Вот коридор. Вот — секретарская стойка. Глаза быстро привыкли к темноте, и вскоре она стала различать контуры предметов. Ей нужна была вторая дверь по коридору слева. Внезапно раздался какой-то шум, и Надя, , пригнувшись, быстро зашла за стойку и задержала дыхание. Потом тихо выдохнула. Лактионов прошел мимо нее и направился в другой конец клиники. Она слышала его шаги совсем рядом. Он что-то напевал про себя! Это разозлило Надю больше всего. «Он еще и поет, — с раздражением подумала она. — Ему хорошо, весело, он доволен собой и своей жизнью. Тогда как я…» — Она сглотнула слюну. Нет, она сделает то, что задумано! Непременно. Обратного хода нет! Можно прокрасться в его кабинет, пока там никого нет. И найти удобное место, с которого и выстрелить. Она вынырнула из-за стойки и бегом направилась к кабинету Лактионова. Дверь была полуоткрыта. Она проскользнула в кабинет и осмотрелась.
Глава 11
Кабинет был небольшим, но плотно заставленным мебелью. Шкафы с книгами. Стол. На столе — компьютер. Раскрытый альбом. Поминутно прислушиваясь, Надя подошла на цыпочках к столу. Это был альбом отзывов и фотографий пациенток: до операции и после. Надя впилась глазами в эти снимки. Стандартные некрасивые лица полностью преображались под волшебным скальпелем хирурга. Это было настоящее чудо! Надя не удержалась и перевернула несколько страниц назад. Она увидела знакомое лицо одной актрисы, сериал с участием которой она недавно видела по телевизору. Она восхищалась этой женщиной. Ее утонченной красотой. Тонкими чертами лица, безукоризненной линией лба и щек. И вот она видит ее фотографию до операции: такое впечатление, что это не она, а другая женщина — грубее, проще, с невыразительным лицом. Симпатичная — да! Но не более того! Надя перелистнула еще несколько страниц. Прямо на нее со снимка смотрела известная певица, прославившаяся своим скандальным нравом. Волевое лицо, яркая, броская красота. Но что было до Лактионова — серая мышь, каких пруд пруди. Ни скульптурных черт, ни броскости. Пройдешь мимо — и не остановишься. Надя как завороженная листала альбом.
Лица, лица… Знакомые и незнакомые. Красота как абсолют, красота, доведенная до немыслимого совершенства. До последней отточенности черт и линий. Надя посмотрела на свои руки. Они дрожали. Она ощутила благоговейный трепет. Она попала в настоящий храм. Храм преображенных лиц! Украденных лиц, поправила она себя. Он украл их у природы, вступил с ней в соперничество и — победил. Он сделал неслыханное — победил саму природу. Это был настоящий Бог, человек, перед которым можно было преклонить колени за те чудеса, которые он совершил.
Да, он сделал одну-единственную ошибку. Этой ошибкой была она, Надя. Но имела ли она право поднимать руку на человека, который сделал столько прекрасного и полезного? Кто она такая, чтобы лишать мир того, кто делает его красивее и чудеснее? Она сделала шаг назад. Потом вернулась к столу и открыла альбом на той самой странице, которую смотрел Лактионов. По ее щекам текли слезы. Еще немного, и она бы заплакала во весь голос. Но она не могла себе этого позволить. Ей надо было уходить. Так же незаметно, как она и пришла. Пока не вернулся Лактионов. Она быстро метнулась к двери и тут услышала вдалеке шаги. Она молниеносно промчалась по коридору и нырнула за стойку. Надя сделала это вовремя.
Потому что быстрыми шагами Лактионов прошел мимо нее, скрючившейся около стула секретарши. Какое-то время Надя подождала. Потом, услышав звук закрывающейся двери и поняв, что Лактионов уже находится в своем кабинете, она на цыпочках проделала обратный путь к входной двери и, открыв ее, оказалась на улице. Было холодно, очень холодно. Черное беззвездное небо отчужденно смотрело на Надю, когда она, повинуясь безотчетному порыву, подняла вверх голову. Слез уже не было. Была щемящая тоска и чувство ужасающего одиночества. Такого одиночества — хоть вой! Она всегда ощущала свою обособленность от этого мира, но еще никогда пропасть между ней и остальными людьми не казалась ей такой бездонной и непреодолимой. «Ну что ж, — подумала она, — ничего особенного не произошло. Буду жить так, как жила».
Еще подходя к двери своей квартиры, она услышала телефонную трель. И сразу поняла: кто это звонит. Она второпях открыла дверь, путаясь в ключах, и подбежала к телефону. Она сорвала трубку и услышала раздраженное:
— Алло!
— Алло! — Надя не узнавала собственного голоса. Он был бесконечно усталым и спокойным.
— Что случилось?
— Ничего.
— Но ты же не сделала то, что хотела. Почему? — в голосе была настойчивая требовательность.
— Потому.
— Это не ответ. Я хочу знать!
— Я… не смогла.
— Струсила?
— Нет.
— Тогда почему ты повела себя, как жалкая соплячка?
— Так случилось.
— Говори же!
Он… Я не буду этого делать. — Наде не хотелось ничего объяснять. Она поняла, что со стороны ее объяснения будут выглядеть странными, непонятными и смешными. — Я струсила. — Это было лучше, чем говорить о красоте и волшебстве преображения.
