Инна Бачинская - Магия имени
– Любовь – еще не все. Любовь – еще не все. Не хлеб и не вода. Не крыша в дождь. И не нагим одежда. Не плот, плывущий к тонущим. Но… но… память тех ночей… Память тех ночей?
Она пыталась вспомнить, как там дальше, ей казалось, что главный смысл заключен в самой последней строчке, которая никак не вспоминалась.
Не хлеб и не вода… Не хлеб и не вода…
Соседка Инги, пожилая американка, с беспокойством покосилась на плачущую молодую женщину, не выдержала, наклонилась к ней и тихо спросила:
– Are you OK?
Инга выпрямилась, посмотрела на нее, улыбнулась и ответила:
– I am fine, thanks[14].
Ивана она увидела сразу – высокий англосакс на голову выше толпы встречающих радостно махал ей рукой. На его честном простодушном лице сияла радостная улыбка. Его многочисленную семью забавляло, что из Джона с легкой руки чужеземной невесты он превратился в Ивана. Они тоже стали называть его Иваном, сначала в шутку, а потом вполне серьезно. Инга и Иван – два сапога пара.
– Инга! – кричал он. – Инга! Я здесь!
Она приникла к нему, как к живительному источнику, вдыхая знакомый запах его лосьона. Иван, надежный, как американский доллар, мечта любой женщины, по-щенячьи ласковый, полный нетерпения, оторвал ее от земли и слегка приподнял.
– Я так соскучился! – выдохнул он ей в ухо. – Пошли! У меня сюрприз!
– Какой? – она изобразила тоном заинтересованность.
– Пошли!
Они стали пробираться через толпу к выходу. Дождавшись зеленого света, перешли через дорогу к громадному паркингу. Серебристый «Лексус» последней модели, предмет его гордости, мигнул огоньками, пискнула, отключаясь, сигнализация. На пассажирском сиденье лежал большой букет несочетаемых цветов – красные розы, ромашки, желтые и оранжевые герберы, лиловые орхидеи и зелено-багровые ветки эвкалипта, небрежно связанные вместе, – в прозрачной упаковке.
– О, Иван! – только и сказала Инга. Он порывисто привлек ее к себе и поцеловал. Она чувствовала, как колотится его сердце. Ей казалось, что еще миг – и она разрыдается.
Они проехали мимо будки контролера. Иван протянул ему талон и деньги, и машина, набирая скорость, взяла курс на север.
– Куда мы едем? – спросила Инга.
– Сюрприз! – ответил Иван загадочно. Но через минуту не выдержал: – В Вестчестер.
– В Вестчестер? – удивилась Инга, изо всех сил стараясь, чтобы ее голос звучал естественно и выказывал интерес, которого ожидал жених. – Зачем?
– Угадай! – Он улыбался во весь рот.
– Не могу! – сказала Инга. – Теряюсь в догадках.
– Сдаешься?
– Окончательно и бесповоротно!
– Я присмотрел дом в Территауне, у самой реки. – Он посмотрел на нее, ожидая всплеска радостного изумления. Инга довольно квело изобразила восторг. – Это очаровательный старый городок, – продолжал Иван, несколько разочарованный, – почти в европейском стиле, с уличными кафе, мощеными тротуарами, со старинными часами на ратуше, с маленькими бутиками. С центральной улицы открывается прекрасный вид на Гудзон. Тебе понравится, вот увидишь! Через час мы встречаемся с брокером, я хочу, чтобы ты увидела дом своими глазами.
Инга положила руку на его плечо и тихонько сжала. Она чувствовала, что должна выразить бурную радость, нетерпеливо расспросить о доме и участке, она помнила, как они когда-то, до ее поездки домой, рисовали себе свой будущий дом, непременно в этом районе, непременно двухэтажный, непременно с видом на реку – и не могла выдавить из себя ни слова. Ей казалось, что она – мелкий зверек, угодивший в ловушку, крышка захлопнулась – и прощай свобода!
Не хлеб и не вода! Не хлеб и не вода! Не хлеб и не вода!
* * *…Шибаев заметил их издали – маленького сухого старика в панамке и тонкого молодого человека в ярко-синей рубашке и голубых джинсах. Станислав Сигизмундович и Вася. Они шли ему навстречу. Ни они, ни он не сообразили вовремя свернуть в сторону и остановились прямо друг перед другом. Станислав Сигизмундович церемонно поздоровался. Вася, не глядя на Шибаева, кивнул. Они стояли посреди тротуара, не зная, о чем говорить. Толпа обтекала их.
Вдруг Шибаев заметил серебряную цепочку на тонкой шее парня и почувствовал испарину вдоль позвоночника. Знакомая плоская цепочка венецианского плетения. «А где вторая сережка? У Васи?» – сказала тогда Инга.
– Как дела? – натужно выдавил он, с трудом отводя глаза от цепочки.
– Хорошо, – с готовностью отозвался старик. – Мы с Васенькой собираемся в Варшаву, выполнить волю моего покойного друга… В конце июля. Удивительная, знаете ли, история. Я непременно должен вам рассказать. Чего только не случается в жизни! Какие только сюжеты она не сочиняет!
– С удовольствием послушаю, – любезно ответил Шибаев и без всякого перехода обратился к Васе: – Можно посмотреть ваш… – Он запнулся, не зная, как назвать это – кулоном, подвеской или… брелоком. «Кулон» звучит как-то по-женски, подвеска – тоже. – Брелок! – решил он, хотя и не был уверен, что это правильно.
Вася вспыхнул, потом стал бледнеть. Словно защищаясь, прикрыл цепочку ладонью.
– Васенька… – начал обеспокоенно Станислав Сигизмундович, переводя взгляд с Шибаева на сына.
Шибаев стоял, протянув руку. Лицо его было непреклонным, и стало понятно, что брелок-подвеску он получит любой ценой, даже ценой насилия. Вася тоже понял это и дрожащими руками, бледный от ненависти, стал расстегивать цепочку.
– Васенька, что происходит? – беспомощно повторил старик.
Вася наконец расстегнул замок цепочки и протянул ее, зажатую в кулаке, Александру. Цепочка мягко упала в шибаевскую ладонь и застыла на ней маленькой теплой горкой. Шибаев поднес к глазам серебряный крестик-распятие. Человечек висел на кресте, уронив на грудь голову, вверху на перекладине – крохотные латинские буквы. Шибаев с трудом разобрал – INRI[15].
– Что здесь написано? – машинально спросил он, озадаченный и разочарованный.
– Иисус Назаретянин – царь Иудеи, – с готовностью объяснил Станислав Сигизмундович. – «Rex» – «царь» на латыни. Подарок моего друга, отца Генрика… Он очень полюбил Васеньку, я познакомил их перед самой его кончиной, и они много разговаривали о смысле жизни, о морали… Да, Васенька? Они очень подружились… – добавил он тихо, не дождавшись ответа сына. Он гнал от себя мысли о том, что же в действительности произошло на старой даче, о внезапной смерти Ростика, о страшных его делах. Долгими ночами, лежа без сна, старик молился Богу, прося его о милости и прощении для Васи за его непомерный грех, и спрашивал себя – как он решился, не понимая, не принимая его поступка, и еще просил о забвении и успокоении для себя. Он постоянно думал о Генрике и его словах о том, что человек делает выбор, а потом всю жизнь несет крест, и называется это «судьба». И еще о том, что у нее дальний прицел – он сам учил Васеньку разбираться в травах…
