Трейси Гузман - Райская птичка
Конверт не был запечатан, но Финчу трудно было сказать, открывали его или он просто расклеился от времени. Дата на марке едва просматривалась, кажется, письмо было отправлено то ли одиннадцатого, то ли семнадцатого июня 1972 года. Финч осторожно вытащил из конверта точно рассчитанную по его размеру открытку и положил ее на стол. Она была куплена в сувенирной лавке музея. Такие открытки печатают для передвижных выставок. Лицевую сторону занимала фотография одной из ранних работ Томаса, картины маслом, на которой три женщины стояли в темном коридоре. Вслед за ними тянулись нити золы, а их волосы, как змеи, вздымались к потолку, освещенному голой лампой. Когда Финч раздвинул створки открытки, из них выпало фото.
– Томас, – прошептал он, чувствуя, как из его груди одним ударом вышибло весь воздух.
На фотографии молодая и очень беременная Элис Кесслер стояла на заднем дворе своего дома на Стоунхоуп-вэй, обхватив руками живот. А на обратной стороне размашистым, текучим почерком было написано: «Я знаю, что ты сделал. Н.»
Финч отодвинул кресло от стола и побрел вместе с фотографией к камину. Он сел на кожаную тахту, придерживая края фото пальцами обеих рук. К горлу подступила паника. Он жалел, что не может обратить вспять ушедшую минуту, сунуть фотографию обратно в открытку, открытку обратно в конверт, конверт обратно в пачку, и пролистать ее, пролистать, не заметив адреса.
Что говорил ему Томас? Равно как и я временами завидовал тому, что у тебя есть дочь. Финч опустил плечи под непомерным грузом печали, вспомнил о Лидии и не смог представить, как бы жил без нее, с пустотой в душе, которую ничем не заполнишь. Он снова посмотрел на марку конверта – июнь 1972‑го – и попытался мысленно вернуться в тот год, заметить в поведении Томаса что-то необычное. Однако, не успев ступить на этот путь, Финч забросил идею. Во-первых, это было тридцать пять лет назад. Финч достиг того возраста, когда проблемой было вспомнить, в которой из комнат он оставил туфли, какой пароль у него на компьютере, как зовут студентов, научной работой которых он руководит, и даже имя симпатичной девушки с рыжими волосами и блузкой с глубоким вырезом, которая опасно близко наклонялась к нему в облаке лесных запахов каждый раз, когда заходила в его кабинет.
Оглядываться так далеко назад означало не только испытывать память, но и опираться на допущение, что его жизнь тесно переплеталась с жизнью Томаса; что они доверяли друг другу, искали друг у друга совета, делились своими самыми сокровенными мечтами и страхами, пусть даже тем завуалированным мужским языком, на котором изъяснялось их поколение. Все это было не так. Финч смирился с этим, когда чуть больше месяца назад плелся по длинным лестничным пролетам в квартиру Томаса. Дружбы, в истинном смысле этого слова, между ними не было. Их отношения были в лучшем случае симбиозом, основанным на обоюдной нужде.
И сейчас Томасу было нужно, чтобы они со Стивеном разыскали его ребенка.
Сколько ему было, когда он узнал – тридцать семь? Неужели он не был готов принять в свою жизнь ребенка даже тогда, после стольких женщин и вечеринок, после стольких излишеств, перемежаемых добровольной самоизоляцией, бегством от мира, когда тот становился невыносимым, и возвращениями, когда его снова подхватывала на руки толпа почитателей. И только теперь, иссохнув и одряхлев, он решил стать отцом? Финч почувствовал на плече руку Клэр и наклонился к ней, чуть не потеряв равновесие. Почему ты решил, что он не хотел этого ребенка, Денни? Ты так хорошо знаешь, что у него на сердце?
– Не могу слышать, как ты его защищаешь. Только не теперь. Почему ты не заступаешься за меня?
Наверное, потому что ты ничем не провинился и защитники тебе не нужны, дуралеюшка.
Ласка ее слов просочилась ему в уши и стала последней каплей. Тоска по физическому присутствию жены затмила все остальное; отчаянно захотелось обнять ее, усадить рядом, коснуться ее щеки, уронить голову ей на грудь и вдохнуть с ее кожи пряный запах гвоздичного мыла. Бестелесная замена, которую послали ему вместо Клэр, весила не больше ветра или колечка дыма. Финч отстранился.
Она обиженно вздернула нос. Ну и ладно. В мгновение ока воздух рядом с Финчем стал холодным и тяжелым, и он вздрогнул, хотя сидел у камина. Но это было неважно. Ее слова, как всегда, сделали свое дело.
Почему он решил, что Томас не хотел ребенка? Приходилось констатировать, что он ничего не знал о ситуации, которая скрывалась за фотографией в его руках. Он не слышал разговоров и решений и не знал итогов. Его выводы основывались исключительно на существовании изъянов и недостатков, которые он сам же приписал Томасу. А может, дело в его собственной неуверенности, в желании лучше сыграть хотя бы одну из своих ролей – роль отца?
Звуки возвращались к нему по отдельности: взмывающие ввысь и падающие наземь переборы арфы Воана-Уильямса, шипение влажноватых поленьев в камине, уличный шум. Финч огляделся вокруг и увидел свою жизнь такой, как есть: книги, разбросанные по столу бумаги, застывшие на стенах фотографии, глобус, который мирно стоял в углу и не крутился теперь, когда Лидия выросла и стала хозяйкой в собственном доме. Комната выглядела тесной и безотрадной, и все в ней было незначительным. Финч никогда не чувствовал себя таким одиноким.
Он достал с полки экземпляр систематического каталога и принялся листать его, пока не нашел свою заметку о творчестве Томаса того самого года.
В 1972 году творчество Байбера претерпело метаморфозу, но по-прежнему не вписывалось в рамки и не подчинялось никакому конкретному стилю. Элементы абстрактного экспрессионизма, модернизма, сюрреализма и неоэкспрессионизма в сочетании с фигуративным искусством складываются в произведения, которые сохраняют абсолютную оригинальность и высокую сложность, одновременно услаждая и пугая на подсознательном уровне. Здесь нет ничего хрупкого, мечтательного. Ни самому художнику, ни тому, кто смотрит на его работу, негде спрятаться. Все непосредственно и первозданно. Человеческие ценности волшебным образом переносятся на холст, смягчаются и оттачиваются, дробятся и собираются воедино. Хотя этим работам присущи определенные мотивы – часто встречается намек на воду, силуэт птицы – и повторяющиеся элементы, за исключением обращенной внутрь себя сложности, контекст, в котором мы их видим, никогда не повторяется от картины к картине. Эти работы объединяет ощущение потери, исчезновения, тоски (см. рис. 87–95).
