Лариса Кузнецова - Долгая темная ночь...
- Закончила? А теперь слушай, что я тебе скажу. С завтрашнего дня, ты начнешь жить новой жизнью. Ты будешь хорошей женой, которая всю себя и все свою кипучую энергию направляет на то, чтобы муж был счастлив. Я - это центр твоей вселенной! И все что будет происходить, будет происходить возле меня и вокруг меня. Ты поняла?
Я смотрела ему в глаза:
- Чаки, скажи правду, зачем ты на мне женился? Ты же видел, что я не из тех, кто живет только тряпками и сплетнями. Ты мог бы взять себе в жены любую, причем из более богатой семьи и она была бы счастлива жить такой жизнью, которую ты описываешь. Она бы мыла бы тебе ноги и пила бы воду:
Он прервал меня:
- Мария, я влюбился в тебя с первого взгляда. Я пытался бороться с собой, но события развернулись так, что ты сама согласилась стать моей. И теперь я решил свою проблему и теперь тебе придется бороться с собой, чтобы угодить мне, а также не разочаровать.
Чаки подошел ко мне и взял мои руки в свои:
- Родная, мне совсем не хочется ругаться с тобой или отчитывать тебя. Я просто хочу, чтобы у нас была нормальная семья и чтобы я мог тобой гордиться.
В моей бедной голове царил сумбур. Я чувствовала, что ситуация не правильная, но в тоже время, он был очень убедителен. И мне хотелось тепла, я хотела быть 'хорошей' и чтобы меня любили, и чтобы гордились. Поэтому я пообещала Чаки, сделать все от меня зависящее, чтобы не опозорить его славное имя.
На следующий день, Чаки сделал мне сюрприз. Он привел меня в одну из комнат. Она была заставлена холстами. На полках лежали тюбики с красками и множество кистей. Я вскрикнув от радости побежала 'обживать новое пространство'. В школе я хорошо рисовала и даже ходила в кружок, но потом у родителей стало не хватать денег на оплату, к тому же нужно было маме по дому помогать и я рисование забросила. Хотя иногда ночами мне снилось как я рисую. Как тяжелая кисть пахнущая краской как бы сама водит мою руку по холсту. И холст радостно принимает краску. Как будто, она всегда была на нем.
Это занятие меня очень увлекло. Я даже облюбовала себе место в саду и рисовала картину как Шомер сажает цветы. Тут надо сказать правду, холстов я перепортила великое множество. Мне постоянно не нравилось то, что у меня получилась. То фигура садовника получалась не очень выразительной, то свет падал не правильно и так далее. Чаки мои потуги поощрял как мог. Он даже одну картину с изображенными на ней розами повесил в столовую. Но видя свою мазню у меня пропадал аппетит, в итоге он смиловался и перенес картину в свою комнату.
Временами, видя как Чаки бросает взгляды на мои неухоженные ногти я спохватывалась и на следующей день бежала к маникюрше, педикюрше и так далее. Уставшая, но с чувством выполненного долга я буквально приползала домой нагруженная новыми нарядами. А затем также пропадала в саду, рисуя то лошадей, то деревья. Чаки не один раз просил написать его портрет, но я постоянно уклонялась выдумывая себе отговорки. Не могла же я ему сознаться, что в последнее время со мной что-то произошло. И хоть я очень старалась любить его, я больше так не могла. Когда мы были вместе, я упорно делала вид что все хорошо и что я счастлива и очень люблю его. Но чем дальше я притворялась, тем все сложнее становилась. Я уже не находила его таким красивым и обаятельным. С каких-то пор, меня стало в нем раздражать абсолютно все - как он держал вилку, ковыряя в тарелке как будто надеялся найти там ископаемые, как сидел откинувшись назад. Наверное в такие моменты он думал что выглядит очень многозначительно и благородно. Мне же он казался раздутым индюком. Когда мы занимались сексом, я просто сходила с ума, когда его кожа касалась моей. И почему раньше она казалась мне красивой и гладкой? Теперь я находила, что она похожа на кожу змеи - такая же горячая и сухая. Мне были противны его поцелуи. Когда он целовал меня, я боролась с тошнотой. Его острый язык хозяйски обыскивал мой рот. Мне казалось, что он делает это специально, чтобы я задохнулась. И так далее. Днем он куда-то постоянно уезжал и я была предоставлена самой себе, поэтому эти часы были для меня самыми лучшими. Я гуляла, рисовала, купалась, а также чувствовала собственное одиночество. Со временем я его даже полюбила и начала находить что это не так уж и плохо. И все могло бы тянуться еще довольно долго: я и он делали бы вид что ничего не происходит и у нас все хорошо, если бы ни один день.
В тот день я рисовала сад, а потом увидела как к своему дому идет Эльвира. У нее в фартуке лежали большие спелые яблоки и мне очень захотелось ее нарисовать. Посмотрев вокруг я пришла к выводу, что меня никто не видит и пошла в дом садовника.
Упрашивала я ее довольно долго. Наконец она согласилась. Я взяла тяжелый деревянный стул и посадила ее возле камина. Она смотрелась очень живописно. На ее простом широкоскулом лице играл румянец. Большие мозолистые руки чуть придерживали фартук полный ярких спелых яблок. Когда я начала только рисовать, то с удивлением обнаружила в себе задатки хорошего художника. Картина получалась как живая - ни одного лишнего мазка, гармония цвета. Похоже что я очень увлеклась, так как через какое-то время прибежал Хасан и сказал что хозяин меня ищет и что он в ярости. Я чмокнула Эльвиру в щечку, пообещав что приду завтра, схватила под мышку холст и припустила так быстро, как только смогла.
Залетев в свою комнату я быстро скинула одежду, которая вся была в краске и накинула халат. Холст я не успела занести в мастерскую и теперь поставила его в угол лицом к стене. Только я проделала эти манипуляции, дверь в мою комнату резко открылась и на пороге застыл Чаки. Я позевывая села за столик и стала расчесывать волосы:
- Привет, - сказала я.
Он вошел в комнату и застыл сзади меня. В зеркале я поймала его взгляд. Глаза были почти стеклянные и я поняла, что он под кайфом. Поэтому сделала вид, что очень ему рада:
- Милый, как дела?
Чаки распрямился и все также молча начал ходить по комнате. Его молчание меня немного пугало, но я старалась не подавать виду.
В какой-то момент он проходил возле холста и я молила Бога, чтобы он его не заметил. Но в том день видимо Бог был не на моей стороне. Чаки нагнулся и поднял холст. Затем он поднес его к свету и долго смотрел на картину. По его лицу было сложно понять о чем он думает. Но я чувствовала, что картина как-то на него подействовала:
- Значит меня ты рисовать не хочешь? - он швырнул картину в угол. - А ты ведь совсем не та, которой хотела казаться в начале.
Мне хотелось ему возразить, но вспомнив его остановившийся взгляд я промолчала, дрожащей рукой расчесывая волосы. Он продолжал ходить, при этом рукой сметая все вещи со столов:
