Татьяна Устинова - Миф об идеальном мужчине
Диме было обидно, потому что он весь вечер потратил на добычу сведений о ценных бумагах у своего давнего приятеля, который уже года два работал брокером и в ценных бумагах все понимал.
В конце концов Дима не выдержал и спросил, что случилось.
– Да понимаете, наш генеральный сейчас в командировке, – доверительно сообщил менеджер, – а мы только что узнали, что умер один наш клиент. Сердце… Он председатель одной благотворительной организации, которая тоже вкладывала деньги в ценные бумаги.
– Крупный клиент? – спросил Дима, и в тоне его чувствовалось корпоративное сочувствие.
– Крупный, – согласился менеджер с тоской. – Крупный и… давний. И генеральный, как назло…
– А что за фонд? – спросил Дима. – Известный?
– Довольно известный, – согласился менеджер. – “Русский меценат” называется, Они всякие благотворительные акции проводят, концерты… Слышали, наверное, да?
– Какие солидные у вас клиенты, – сказал Дима, не имевший ни малейшего представления – солидный клиент фонд “Русский меценат” или нет.
Менеджер польщенно улыбнулся и предложил Диме ознакомиться со всеми возможными вариантами обогащения с помощью ценных бумаг. Чувствовалось, что ему до смерти хотелось выбежать из комнаты и наконец поговорить с кем-нибудь обо всех невиданных и неслыханных событиях.
Вооружившись десятком различных рекламных бумажек о деятельности компании “Интер трейдинг”, Дима вышел из бетонно-стеклянного офиса и втиснулся в телефон.
– Игорь, – сказал он, когда Полевой снял трубку, – а майора нет?
– Вечером будет, – сказал Полевой. – Передать чего?
– Основной клиент нашего друга Бойко, – сказал Дима, пытаясь говорить так, как всегда говорил майор, – помер от сердечного приступа. Вчера. Какой-то благотворительный фонд “Русский меценат”. Знаешь такой?
– Не-а, – сказал Игорь. – Да это очередная отмывочно-полоскательная контора скорее всего.
– Как ты думаешь, сходить мне туда?
– Куда? – не понял Игорь. – В фонд?
– И в фонд, и к этому, который помер. Проясню, от чего он на самом деле помер…
– Попробуй, – сказал Игорь задумчиво. – Попробуй. Вот интересные дела, а? Еще и меценат помер… Только когда пойдешь, придумай чего-нибудь поумнее, ладно? В том смысле, зачем пришел и все такое.
– Ладно, – сказал Дима, слегка уязвленный. – Придумаю.
Он повесил трубку, кое-как вылез из будки и вытянул за собой портфель. Эта деталь мужского туалета очень мешала ему. Он не знал, как с ней обращаться, и все время боялся где-нибудь ее оставить. Мама надерет ему уши, если он потеряет этот треклятый портфель. Подумав об этом, он засмеялся и пошел к машине. Адрес благотворительного фонда “Русский меценат”, записанный на бумажке, лежал у него в кармане.
* * *Дача Сергея Мерцалова в Ильинском ничем не отличалась от окружающих ее, точно таких же “новорусских” домов.
Красный и розовый кирпич, башенка с флюгером, стеклопакеты, матовые шары фонарей вдоль желтой дорожки, засыпанный листвой газон. Дождь шуршал по опавшим листьям, барабанил в крышу Андреевой машины, поливал забытого на лужайке пластмассового коня.
При виде этого коня у Андрея стало противно в животе и очень захотелось курить.
Ворота были открыты настежь, но на участок майор Ларионов заезжать не стал, оставил машину по ту сторону забора.
Может, все-таки покурить, пока его никто не заметил, подумал он воровато. Или воздержаться?
Дверь распахнулась, и он увидел Ирину Мерцалову.
– Здравствуйте, – сказала она сквозь дождь. – Проходите.
Он был уверен, что женщина не может выглядеть страшнее, чем выглядела Ирина Мерцалова в тот первый день, когда Андрей ее увидел. Оказалось, что может. У нее было даже не бледное и даже не синее, а изжелта-зеленое лицо с коричневыми тенями вокруг глаз и висков. Как будто за два дня она заболела какой-то тяжелой болезнью, и эта болезнь вот-вот убьет ее. Волосы заложены за уши, как у девочки из приюта. Свитер болтался и шевелился на ней так, как будто внутри его никого не было.
– Что же вы остановились? – спросила она. – Дождь ведь. Проходите в дом.
Он остановился потому, что ему было страшно. Страшно смотреть на нее, страшно разговаривать, страшно думать о том, что будет с этой женщиной дальше.
– Я иду, – сказал он глухо, – спасибо.
Он долго снимая ботинки в просторной передней. Такая вдруг навалилась тоска, что он никак не мог с ней совладать.
– Кофе будете? – спросила она издалека. – Впрочем, зачем я спрашиваю…
– Ирина Николаевна, – сказал Андрей, и собственный голос показался ему фальшивым от избытка сочувствия. – Я не смог вчера поговорить с вами потому, что ваша свекровь….
– Лидия Петровна – человек мнительный, – перебила Ирина. – Как большинство врачей. Если вы хотите спросить, не свихнулась ли я, то нет, не свихнулась. Садитесь. Я только забыла, как вас зовут.
– Ларионов Андрей Дмитриевич, – представился он омерзительно-казенным тоном.
Эта кухня вся была из желтого солнечного дерева. Деревянные стены, деревянные полы, деревянные потолки, лавки и стол. В глиняной пепельнице лежали запонки. Тяжелые, явно золотые запонки с черным камнем. Очевидно, Сергей когда-то снял их и бросил в то, что было под рукой. В пепельницу. Покосившись на выпрямленную, как будто застывшую спину, Андрей быстро вынул эти запонки и сунул на стеллаж, за книги. Подавая ему пепельницу, она неизбежно нашла бы их, и хотя бы от этого Андрей мог ее избавить.
– У меня же дети, – не поворачиваясь к Андрею, вдруг сказала Ирина Мерцалова. Она равномерно мешала в турке кофе. – Дети. Нет, я не свихнусь.
Кофе стремительно поднялся ноздреватой коричневой шапкой, перевалил через край турки, залил плиту, загасил газ.
– Я теперь все так делаю, – сказала Ирина. – Давайте лучше вы. Умеете?
Андрей молча вытер с плиты кофейные лужи, вымыл турку, снова насыпал кофе и поставил его на огонь.
– Я только не очень понимаю, зачем вы это делаете? Она сидела за столом, зажав коленями руки.
– Что? – спросил Андрей, глядя в кофейную черноту.
– Ищете кого-то. Время тратите. Его все равно не вернешь обратно. Вы понимаете? Он ушел и сюда больше не вернется. Все. Конец истории. Я опять забыла, как вас зовут.
– Андрей. Меня зовут Андрей Ларионов.
– Как вы думаете, мы с ним еще увидимся? – И посмотрела на Андрея с заинтересованной надеждой, как потерявшийся спаниель смотрит на человека, чем-то напомнившего ему хозяина.
Только одно ее интересовало, только об одном она думала неотвязно, постоянно, истово… Как будто это думанье могло что-то изменить.
– Я никак не могу понять, почему же он ушел? – Она потерла лоб, как будто пыталась ответить на сложный научный вопрос. – Почему он посмел уйти, когда он так всем нужен? И мне, и Ване, и Грише, и… людям, которых он лечил? А? Как вы думаете? Разве человек может позволить себе уйти, когда он так нужен?
