Беверли Брандт - Игра в свидания
Лейни перебросила ремешок сумки через плечо и разгладила брюки.
Гордо вскинув голову, не оглядываясь, она пошла к выходу. Если ей удастся выудить кошелек и уйти, этот кошмарный вечер можно будет считать оконченным.
Тяжелая деревянная дверь даже не скрипнула, когда Лейни потянула ее на себя. Она осторожно переступила порог, как будто ожидала внезапного нападения. Убедившись, что в туалете царит тишина, она сделала еще один шаг, потом еще один и приблизилась к корзине, в которую бросила свой кошелек.
Морщась от отвращения, она заглянула внутрь.
Каждый раз, когда кажется, что ниже пасть нельзя… она падает ниже.
Год назад ничто не заставило бы ее рыться в мусорной корзине. Даже если бы она уронила стодолларовую банкноту, она все равно не полезла бы туда.
Это, решила Лейни, наказание за уверенность — пусть и кратковременную, — что она заслужила такую хорошую жизнь.
Теперь плакать поздно. Она пережила удар и теперь должна жить с последствиями.
Лейни закрыла глаза — ей было противно смотреть на то, что она собиралась сделать — и сунула руку в мусорную корзину.
— Там только бумажные полотенца, — пробормотала она самой себе, пытаясь нашарить кошелек.
В какое-то мгновение ей показалось, что она нащупала кожу кошелька, но потом стало ясно, что это обычный мусор, и она оттолкнула его. Закусив нижнюю губу и приподнявшись на цыпочки, она запустила руку поглубже.
Вот он. Это его уголок. Еще чуть-чуть.
Ее пальцы сомкнулись на кожаном кошельке именно в тот момент, когда дверь туалета открылась. Она поспешно выпрямилась и отскочила, однако при этом ударилась рукой о диспенсер для жидкого мыла.
И сразу стало ясно, что она оказалась недостаточно проворной, потому что позади прозвучал знакомый голос:
— Чем это ты тут занимаешься?
У сестры какие-то проблемы.
Триш Миллер покосилась на женщину, сидевшую на пассажирском сиденье. Да, она знает Лейни не так хорошо, как хотелось бы. Но откуда взяться близости в отношениях с человеком, который живет по другую сторону континента и наведывается раз в несколько лет? К тому же их никогда не связывали прочные сестринские узы. Они даже выросли отдельно и познакомились, когда Триш уже было за двадцать. Общим у них был только отец, и судя по тому, что Триш наблюдала в течение многих лет, у ее младшей единокровной сестры имелись какие-то нерешенные проблемы с ним, в результате чего оба осторожно кружили вокруг друг друга, стоило им оказаться в одной комнате.
Триш ощущала странную смесь угрызений совести и благодарности, когда размышляла о тех различных условиях, в которых выросли они с Лейни. Ее мать забеременела от красивого моряка, стоявшего в Джексонвилле — не имело значения, что он окончил школу только потому, что спал со своей учительницей английского. Та имела определенное влияние на других учителей и смогла обеспечить ему необходимое количество проходных баллов для получения аттестата. Не имело значения и то, что он записался в ВМФ коком, полагая, что если отправится в кругосветное путешествие за счет государства, то не надо будет много думать. Он не предполагал, что может полюбить службу или что ему понравится быть коком. Он также не предполагал, что обрюхатит первую встречную девушку по приходе во Флориду.
Мама Триш этого тоже не предполагала. Но когда симптомы беременности стали очевидными, Линда Ли Мабри сделала то, что считала наилучшим для своего ребенка. Она заявила Карлу Эймсу, что не выйдет за него.
Родители Линды Ли поступили совсем не так, как в историях о дочери, которая принесла в подоле. Они не прогнали ее из дома, и не принуждали выйти за нелюбимого, и даже не пытались выдать малыша за собственную ошибку середины жизни. Вместо всего этого они радостно встретили появление на свет своей внучки, игнорируя многозначительные взгляды соседей, с которыми встречались в церкви и в магазине. Вскоре «позор» их дочери был забыт.
Пять лет спустя Линда Ли вышла замуж и родила еще двоих детей, мальчишек. Отчим относился к Триш не иначе, как к благословению, то есть так же, как ее мать и дед с бабкой. За это Триш была благодарна.
У Лейни все было не так хорошо, хотя никто из семейства Триш не знал всей истории. Однако это не мешало им строить предположения.
Знали же они только то, что Карл Эймс очень долго прослужил во флоте, и его даже не повысили до офицера четвертого класса. Из Джексонвилля он перебрался в Виргиния-Бич, потом в Сан-Диего, потом в Бремертон, Вашингтон, где снова обрюхатил местную девушку. Но та в отличие от Линды Ли ответила «да», когда Карл предложил ей «все исправить» и выйти за него. В то время Карлу было двадцать восемь — достаточный возраст, чтобы научиться пользоваться презервативом. Однако он, очевидно, не знал о последствиях незащищенного секса. А как еще можно объяснить то, что Карл еще до тридцати ухитрился стать отцом двоих нежеланных детей?
Судя по тому, что удалось разузнать Триш, Карл Эймс не проявил снисходительности и не взял на себя ответственность за зачатие другой дочери, однако, когда у шестилетней Лейни умерла мама, он не пытался сбагрить ее своим родителям или кому-то еще. Правда, это не может служить большим утешением, если ты вообще нежеланный ребенок, — Карл без колебаний заявил об этом своей младшей дочери вскоре после смерти ее матери.
Триш свернула на дорогу, ведшую в ее жилой массив. Она хорошо помнила — и очень живо, как будто события произошли всего неделю назад — первое Рождество после приезда Карла и Лейни в Нейплз. В тот год Триш и ее нынешний муж Алан только начали встречаться. Утро Рождества они провели с его родителями, середину дня — с ее матерью и родителями матери. Когда они с Аланом, распаковав многочисленные подарки, сытые и довольные, лежали в обнимку на диване, мать из кухни позвала Триш и предложила ей навестить отца. «В конце концов, сегодня Рождество», — сказала Линда Ли.
И Триш, которая много лет переписывалась с Карлом и в течение двадцати пяти лет исправно получала от него открытки на день рождения и Рождество, отправленные из таких далеких мест, как Гуам и Калифорния, согласилась.
Триш опять покосилась на младшую сестру и обнаружила, что на глаза навернулись слезы. Ее сердце сжималось каждый раз, когда она вспоминала тот день. Вот она входит в дом Карла с завернутой в подарочную бумагу банкой «Эмонд рока», этим рождественским подарком для той части семьи, которой она не знала; как останавливается в крохотной, два на четыре фута, полутемной прихожей с полом, покрытым линолеумом; как они с Карлом смущенно поздравляют друг друга с Рождеством. Тогда Триш потрясло, как дом Карла отличался от ее собственного. В доме мамы было светло и шумно, везде была разбросана мишура, потому что ее младшие братья считали забавным швырять мишурой в собаку, когда та, охваченная праздничным возбуждением, галопом проносилась мимо. Елка была такой огромной, что отчиму пришлось обрезать верхушку, чтобы поставить ее, и поэтому она напоминала дерево, вросшее в чердак. А запахи! Триш специально выходила в патио и возвращалась в дом, чтобы еще раз во всю силу легких вдохнуть аромат жареной индейки и яблочного пирога. Оглядывая дом отца и гадая, куда делась сестра, она делала все возможное, чтобы не выдать свое смятение.
