Дарья Плещеева - Береговая стража
Изобразив с товарищами скорбь злоедучую, Санька отступил за кулисы на левую, если смотреть из зала, «мужскую» половину, где на скамье уже лежали приготовленные наряды адских призраков, чтобы сразу накинуть поверх рабских: наглухо застегиваемые на спине коричневые кафтаны ниже колена с нарисованной на пузе страшной оскаленной рожей в языках пламени, маски с такой же рожей и палки с пучками рыжих и красных лент, изображающие факелы адского пламени; ежели правильно махать, то выходит похоже.
В это время главный жрец руками изобразил повеление оракула: Адмет будет спасен, если кто-то отдаст за него свою жизнь. Жрец пошел предлагать самопожертвование всем, кто на тот миг обретался на сцене, и все шарахались, но шарахались красиво и возвышенно, и даже в бегство пускались весьма грациозно. Санька с товарищами, дождавшись своей музыки, за спиной у жреца прыжками и потрясанием рук показывал, какой ужас ожидает человека, согласившегося заместить Адмета.
Скрипки заиграли выход госпожи Бонафини, которая одна не испугалась ленточных факелов и показала полную готовность умереть вместо супруга. При последних звуках она склонилась над одром Адмета, призраки склонились к ее ногам, образовалась выразительная группа и пребывала в неподвижности, покуда не сошлись полотнища занавеса. Первый акт завершился.
Сейчас следовало бежать в уборную и хоть зубами — да отодрать от пола танцевальные туфли. Но не удалось — коридорчик, ведущий к лестнице, загородил собой театральный надзиратель Вебер. Да если бы стоял! Он быстро шел к сцене, а голос его раздавался, как гром небесный.
— Где этот сукин сын Румянцев?! Я шею ему сверну! — рычал надзиратель. — Он у меня с голоду сдохнет!
Санька ужаснулся — за пляску в одних чулках могут наложить взыскание и в половину невеликого жалования, но сперва будет пара изрядных оплеух от Вебера, здоровенного дядьки. Нужно продержаться до начала второго акта. На сцену он драться не побежит. И Санька бесшумно кинулся в глубь сцены, за расписанный задник. Там при нужде можно было спрятать драгунский полк вместе с лошадьми.
Казалось бы, Большой Каменный театр открыт совсем недавно, откуда же взялся весь этот старый хлам? И отчего бы не выбросить половину, а нужное имущество составить в порядке? Но, видимо, порядок театру противопоказан, и все колесницы для античных богов, постаменты, колонны для храмов и висячих садов, беседки и царские ложа с балдахинами, лодки на колесиках и фальшивые пальмы в кадках громоздились как попало, и пробраться между ними мог разве что ангел бесплотный.
Догадываясь, что сейчас тут появится надзиратель и начнет гнусным голосом вызывать сукина сына на расправу, Санька поднырнул под позолоченные оглобли колесницы, протиснулся меж колонн, ударился лбом об угол постамента со статуей Меркурия и, шарахнувшись, завалился меж какими-то деревянными раскрашенными стенками. Он рассудил за лучшее там и остаться, а не мыкаться в потемках, пока на голову не свалится какая-нибудь гипсовая харя весом в пуд.
Главное теперь — при звуках музыки быстро выбраться из западни и оказаться в рядах береговой стражи. А потом… потом будет видно…
Но не музыка зазвучала — а милый, любимый, взволнованный голосок Глафиры чуть ли не возле уха.
— Передай ему на словах, пусть едет ко мне, а я сразу после спектакля домой буду. И пусть возьмет с собой вещи по моему списку, а у меня все готово, и тут же вместе уедем. Да скажи, чтобы не медлил! И так я вся извелась…
Был ли ответ — Санька не понял. Может, собеседник кивнул, может, буркнул «ага».
— Погоди! Меня после представления князь Трубецкой видеть хотел. Кто его знает, на что я ему понадобилась. Может, в домашний концерт позовет. Я зайду к нему в ложу и тогда уж домой поеду, так и передай, — просила Глафира, а в голосе-то была радость.
И опять незримый собеседник остался для него безмолвным.
Саньку взяло любопытство. Глафира назначали свидание у себя дома! Но кому, кому? Кто счастливец?
Рискуя произвести обвал, он протиснулся далее меж расписными стенками (это, сдается, была хижина из балета «Прибежище Добродетели») и увидел-таки Глафиру. Она стояла у фальшивого розового куста, глядела так, как смотрят, провожая взором уходящего. Санька вытянул шею — и от удивления разинул рот.
Он успел увидеть мужчину, наряженного так же, как он сам, адским призраком, и с такой же маской на голове.
Стало быть, посредник меж Глафирой и ее любовником служит в береговой страже? Вот это новость!
Раньше Санька никогда не видел, чтобы первая дансерка снисходила до кого-то из мужчин береговой стражи. К девицам была благосклонна, а мужчины для нее словно вовсе не существовали. Оказывается, кто-то знал ее тайну!
Решение было принято мгновенно — как только завершится спектакль, птицей лететь в уборную и прямо в танцевальном костюме, сунув ноги в валенки и накинув на плечи шубу, мчаться к Глафириному дому — караулить! Пропади все пропадом — нужно узнать, кто состоит в любовниках у недотроги! Узнать хоть, к кому ревновать!..
Лицо запылало — Санька прижал ладони к щекам, но ощутил матерчатые сглаженные черты жуткой маски. Сердце колотилось, как после быстрой пляски фавнов с прыжками на итальянский лад, когда ноги в воздухе резко сгибаются и мгновение висишь, словно в гран-плие на первой позиции.
Пока Глафира была неземным ангелом — с Саньки довольно было бессловесного обожания. Но правы театральные сплетники — любовник есть! И это — рана, горящая рана в сердце! Что погасит огонь?
В голове у Саньки каруселью понеслись картины: он зовет соперника к полю, он пронзает соперничью грудь шпагой, он признается Глафире в любви, и она, изумленная, не может устоять! Отчаянная фантасмагория окутала его, словно коконом, и в ней пребывая, Санька танцевал, кланялся, кидался за расписной задник, проскакивал между полотнищами, взлетал по лестнице, оттолкнул Бориску Надеждина, вручившего ему уже отцепленные от пола туфли, и сам не понял, как обулся.
Балет продолжался — вот уж и Геркулес оказался в аду, чтобы вызволить жену лучшего друга посредством стремительных пируэтов, вот уж и призраков он разогнал, и адского царя Плутона устрашил, и, выведя Альцесту, пустился с ней плясать победительную чакону. И, исполнив пляску воинов Адмета в последнем акте, Санька понесся наверх — и даже не переодевался, времени не было, и совал ноги в чьи-то валяные сапоги, чудом оказалось, что собственные, и хватая шубу, сбил с ног толстого надзирателя Вебера — и сам того не заметил.
Метелица ударила в лицо, снегом вмиг залепило глаза. Он побежал наугад, поскользнулся, удержался. Глафирин дом был недалеко от театра, а у фигуранта Румянцева, как язвила береговая стража, ноги длинные и голова легкая — чего ж не бегать быстрее породистого рысака?
