Мэри Стюарт - Не трогай кошку
Теперь же я крепко обнимала этого друга и шептала:
– Как долго это тянулось, как долго! Нет, не отпускай меня.
– Никогда не отпущу. Никогда, и уж, конечно, не сейчас.
Он говорил приглушенно и хрипло, и его деревенский говор был заметнее, чем обычно. И снова меня захлестнула волна любви, такая огромная, что казалось, я сейчас взорвусь.
– Роб, о Роб!
Я провела пальцами по его волосам, отклонив его голову назад, чтобы свет луны, чуть заслоненный цветущими ветвями, упал ему на лицо.
– Как же я не догадалась, что это ты!.. Все время, все время я думала, что это Джеймс или Френсис, и все же мне всегда казалось, что это не они. И все время это был ты; это к тебе я бежала за помощью и утешением; это твой домик был моим домом. И в последние дни это все время был ты...
– Бриони! – Мое имя вырвалось на долгом выдохе, страстно, и с облегчением, и со сдерживаемым годами страданием. – Ах, Бриони...
Отстранившись – но не из-за вернувшейся рассудительности, а от холодка мокрой травы под босыми ногами, – я сказала:
– Роб, давай войдем.
– Войдем? – Он проговорил это, словно не расслышал, и замотал головой, будто вынырнув на поверхность воды. Потом, поняв, переспросил снова: – Войдем?
– Да. Трава мокрая, и у меня ноги как лед.
– Глупо было с твоей стороны не обуться.
Его страстные объятия чуть ослабли. Он снова заговорил своим обычным голосом и улыбнулся:
– Да, тебе лучше войти. Я бы сказал, самое время. Пошли вместе.
Он поднял меня легко, как мешок муки, и понес по траве к дому.
– Вообще-то я имела в виду нас обоих, – сказала я. – Разве ты не останешься?
На несколько секунд воцарилась пауза, потом Роб покачал головой:
– Нет. Я ждал тебя всю жизнь и думаю, могу подождать еще чуть-чуть. Мы оставим это на потом, когда все будет как надо.
– Когда же?
– Когда мы поженимся. – Он вздохнул. – Завтра ночью.
– Ох, Роб, будь взрослым. Тебе нужно разрешение церкви, нужно заплатить двадцать пять фунтов – и откуда ты думаешь их взять? Не хватает только, чтобы еще и ты начал меня уговаривать расторгнуть траст, чтобы добыть хоть немного живых денег...
Роб отпустил грубое слово в адрес траста и остановился, чтобы поцеловать меня. Я оторвалась от его губ.
– Мы не можем ждать завтрашней ночи. Нельзя ждать всю жизнь.
– Почему?
– Ну, даже если ты получишь разрешение церкви, викарий, наверное, не одобрит такой брак – с бухты-барахты.
– Ерунда. Я ведь уже сказал, что ждал тебя всю жизнь, а ты меня. И к тому же я уже поговорил с викарием. Он считает, что это хорошее дело.
– Да? Но он не знал, что это я...
– Знал. Он всегда знал о моих чувствах к тебе, и когда ты поговорила с ним вчера, я полагаю, он все понял. Он не говорил мне, что ты сказала ему, но твой отец считал, что из всех, кого он знал, ты скорее выйдешь за меня, чем за кого-то другого. Твой отец говорил это викарию.
– Папа это говорил?!
– Мне так сказал викарий. Лучше спроси его сама. Не думаю, что ему не понравится, если мы попросим сразу поженить нас.
– Д-да. Возможно. Я рассказала ему... ну, о нашей близости. И если папа в самом деле так говорил, а викарий все время знал, что это ты...
– Похоже, знал, – сказал Роб. – Ну, завтра первым делом я иду к нему, да? Самое большое, что он может, – это отказать, но я думаю, он обрадуется.
– Но разрешение!
– Оно горит у меня в кармане уже две недели. И стоило мне всего шесть фунтов, – сказал мой возлюбленный. – Предусмотрителен и бережлив, как все крестьяне. Думала, я потрачу на женщину двадцать пять фунтов, когда могу получить ее за шесть?
– Можешь получить ее бесплатно и прямо сейчас.
– Женитьба или ничего! – упрямо произнес Роб и, смеясь, поставил меня на крыльцо коттеджа.
ЭШЛИ, 1835 ГОД
Было холодно. Поежившись, он натянул одежду и сверху накинул отороченный мехом халат. Руки тряслись, кураж отступил. Он попытался вернуть прежний настрой, но холодный час перед рассветом – не лучшее время для геройства. Это час, когда казнят людей; час, когда труднее всего сопротивляться, когда все равно. Наверное, в этом заключено своего рода милосердие, подумал он, но для приговоренных, как и для любовников, рассвет приходит слишком рано.
ГЛАВА 17
Поверь мне, милый, то был соловей.
У. Шекспир. Ромео и Джульетта. Акт III, сцена 5На следующее утро я встала рано, так рано, что цветы на деревьях еще густо покрывала роса и трава в саду сияла и блестела, как свежевымытый рассвет.
Готовя себе завтрак, я пела. Открыв заднюю дверь, я нашла у порога бутылку молока, а рядом прислоненный к ней сверток в коричневой бумаге и узнала аккуратный, чуть слишком старательный почерк. Я догадалась, что там: рекламные проспекты о Новой Зеландии. Я взяла их с собой на кухню, прислонила к молочнику и прочитала за завтраком.
Мне казалось, что желание уехать в Новую Зеландию уже давным-давно у меня на уме. Может быть, сама того не зная, я делилась мыслями о ней с Робом? Листая страницы, я определенно тут и там находила картины, казавшиеся знакомыми, и названия, вызывавшие отголоски в памяти. Я уже свыклась с мыслью об отъезде, о разлуке с Эшли – возможно, не совсем без сожаления, но и без того душераздирающего чувства невосполнимой утраты, которое еще вчера казалось неизбежным. Вероятно, я в такой степени была частью и произведением этого старого места, что не представляла себе жизни вне его; но теперь казалось, что я просто воздерживалась от решения его покинуть. И я чувствовала скорее облегчение, чем утрату. Если мой возлюбленный задумал бегство от старых уз, то ясно, что это был и мой замысел... Общность мыслей означает и общность желаний – как хорошо я это понимала!
Теперь, узнав своего возлюбленного, я ясно видела причины его сомнений и колебаний, его отказ открыть себя столь долгое время. Возможно, он и теперь не решился бы открыться мне, если бы не смерть моего отца. Она оставила меня бездомной и одинокой – возможно, не беднее, чем была раньше, но уже без поместья Эшли. И это поставило меня на одну доску с Робом.
Теперь все стало ясно, и все действия моего возлюбленного тоже. В день, когда я пришла в церковь, это он ждал и высматривал меня, это его мысли и чувства я ощутила, и смесь облегчения и волнения, которое я приняла за чувство вины, теперь была понятна. А грубоватость, которую я приписала пораненной руке, могла объясняться тем, что он был беспомощным свидетелем моего свидания с Джеймсом. Роб не сомневался в нашей «общности», но мог сомневаться в исходе. И больше всего он боялся – и я понимала почему – моей первой реакции на открытие, что мой возлюбленный тайный друг – это всего лишь он, Роб, мальчик с фермы.
