Галина Романова - Ничто не вечно под луной
Первым пришел в себя Скоропупов. Шлепнув себя по лысеющей макушке, он прищелкнул языком и восхищенно пробормотал:
— Ай да молодцы! Ай да умельцы!.. И как же ты это осмелился, Сергей Олегович? Как не умер-то со страху?!
— И не говорите, — вяло махнул тот рукой, и лицо его сморщилось от перенесенных страданий. — Половину жизни точно там оставил…
— Где там-то? — Денис перематывал кассету, все еще недоверчиво поглядывая на новоиспеченного соратника.
— На крыше! — трагическим шепотом произнес страдалец. — Этот ваш Сеня загнал меня на крышу и приказал записывать все через вытяжку. Слышимость изумительная, скажу я вам.
— Ну вот, видишь, как все удачно получилось! — хмыкнул Сенька, хитро прищурившись.
— Еще бы не получилось! — возмущенно вскинулся Сергей Олегович. — Вы же сказали: если тот человек меня не убьет, то это сделаете вы! Так что сами понимаете, выбор был невелик…
Они поочередно переглянулись и вдруг оглушительно расхохотались. Сергей Олегович, поначалу обиженно засопевший, вдруг передумал и тоже присоединился к ним, тихонько подхихикивая.
— Ладно, хорош ржать! — властно приказал Денис и, указывая рукой в сторону гаража, закончил:
— Веселимся, а девки наши там, может, все еще от страху трясутся.
Они замолчали и почти тут же услышали звук открываемой двери гаража.
— А вот и девки.., наши, — пожевал губами Скоропупов и с беззлобной ухмылкой добавил:
— Хороши!..
Зрелище, надо сказать, было еще то! Две растрепанные, зареванные девахи, держась друг за друга, шли по направлению к ним, едва переставляя ноги. Пыльные колени, пыльные подолы. Взлохмаченные пыльные волосы. Лица у обеих в грязных потеках и в довершение ко всему хромающая на сломанном каблуке Алевтина.
— Д-да-а, — печально обронил Сергей Олегович, беспомощно оглядываясь на обескураженных зрелищем мужчин. — Вид, прямо скажем, непрезентабельный…
Денис с Сенькой переглянулись, понимающе друг другу хмыкнули и с плохо скрываемым обожанием одновременно выдохнули:
— Зато наши!..
Глава 37
Сидя на даче в шезлонге, Гена Широухов предавался мечтам. Мысли плавно перекатывались, будоража его воображение. И чего ему только не виделось в радужном круговороте грез!
Вот он на приеме у самых влиятельных людей Лондона. Ерунда, что языка не знает, язык жестов еще никого не подводил. Главное, что он в смокинге, с бокалом «Мартини» в руке и ему улыбается сам глава высокочтимого собрания, или палаты пэров, или хрен его знает кого там, одним словом, его принимают и уважают…
Тут же картина званого ужина уступает место пейзажу экваториальных островов с залитыми солнцем пляжами и прекрасными метисками, ласкающими его, Генкино, тело. Ни тебе детей, которые только и знают, что денег клянчить. Ни тебе жены с ее вечно вымазанной на ночь жирным кремом физиономией.
Ничего того, что постоянно вызывает в нем раздражение. Только океан, солнце и прекрасные женщины…
С такого великолепного отдыха для души и тела мысли Гены вновь переметнулись в сферу делового общения. Уровень местных властей его уже при таком раскладе не устраивал. Ему уже подавай что покруче. Ну… Ну, к примеру, депутатский мандат! А что?! Чем он не вышел?! Во всяком случае, обливать водой да оскорблять оппонентов сможет не хуже любого политика…
Он заворочался в шезлонге, разволновавшись от видений, и совсем упустил из виду тот факт, что отдыхает на даче вместе с семьей.
— Чего это ты млеешь? — подозрительно уставилась на него супруга, сидящая напротив с маникюрным набором. — Опять мечтаешь?
Не отказывайся. Вижу, вижу! Меня-то куда отправил в мечтах своих — на мыло?
— Дура! Чего мелешь-то? — окрысился сразу Генка, застигнутый врасплох проницательной супругой. — Сидишь вон да сиди!
— Я-то сижу, — орудовала она пилочкой для ногтей. — Только тебе пора призадуматься…
— Да?! Призадуматься?! — передразнил он ее, скорчив на удивление комичную физиономию. — И о чем же? На какое мыло тебя пустить? На хозяйственное или на туалетное? Так ведь туалетного не получится.
— Почему это? — прищурилась она, заранее уверенная в его ответе.
— Вони много, — цинично процедил Генка сквозь зубы. — Туалетного не получится.
Хозяйственное, и то не лучшего качества…
— Да что ты? — Бровь ее иронично изогнулась, и она неожиданно для него рассмеялась. — Какой же ты идиот. Нужно было прожить с тобой несколько лет, чтобы убедиться в том, какой ты идиот.
— Сейчас ты у меня договоришься, — угрожающе начал Генка, озадаченный ее непонятной реакцией на оскорбление. — Лучше не буди во мне зверя!
— А мне и не надо, — супруга собрала в кожаный футляр все металлические принадлежности и, грациозно поднявшись, пропела:
— Зверю твоему жить недолго осталось, поверь мне. Не берусь предсказывать, что от него останется. Может, драный козел, а может, и вовсе ничего, но тучи, Генуся, собираются над твоей тупой башкой основательные.
— Что ты этим хочешь сказать? — Он вскочил, отшвырнув пинком шезлонг, и, судорожно сжав кулаки, угрюмо смерил взглядом ладную фигурку жены. — Если ты имеешь в виду сожженную машину, то в этом направлении работа уже ведется…
— При чем тут машина, Гена?.. При чем тут машина? — Она покачала головой. — Я ничего не буду говорить тебе, потому что знаю немного. И, если честно, из того, что знаю, мало что поняла. Но что-то подсказывает мне, что ты крепко облажался…
Она ушла в дом, оставив его в весьма расстроенном настроении. Подумать только, как он мог столько лет прожить с такой законченной сукой? Ведь всегда все обязательно испортит! Сидел он себе и сидел, наслаждался покоем, тишиной. Грелся в лучах теплого солнышка. Ну позволил себе пофантазировать немного, и что с того? Что, за это нужно обязательно так его опускать?
— Ты облажался, — вновь передразнил он супругу, умело копируя ее манеру разговора. — Дура чертова! Надоела…
Он походил по саду, пытаясь, развеяться, но тревожное предчувствие не покидало его.
Генка уже и выкупаться в бассейне успел, и партию в теннис сыграть с сыном, и даже за лопату схватился, пытаясь вскопать единственную клумбу, но все безрезультатно. Что-то точило его изнутри, изводя назойливым зудом, и мешало отвлечься.
К концу дня настроение его окончательно испортилось. Мрачно глядя на потемневшее небо, он все думал и думал над ее словами, но снизойти до расспросов не мог. Так уж было у них заведено: у нее — своя жизнь, у него — своя. Иногда, правда, когда интересы соприкасались, они могли немного побеседовать, как сегодня днем, но опуститься до того, чтобы попросить о помощи ни он, ни она не могли. Может быть, и могли, но никогда этого не делали.
