Дмитрий Вересов - Белая ночь
Второй диск-жокей, Кирилл, отличался музыкальным вкусом, его программы были оригинальны, но не в ущерб основной задаче — развлекать и потакать подвыпившей публике. Но он старался незаметно подвести балдеющую толпу поближе к настоящему. Иногда он читал между композициями стихи, микшируя Beatles с Блоком, Yes с Лермонтовым, Boney M с Пушкиным. Публика понимала его эксперименты по-своему, даже аплодировала иногда, правда, не в тех местах, в которых хотелось бы Кириллу. Но на него специально ходили. Он даже считался модным, как, впрочем, и Переплет.
Но сегодня от них требовалось гораздо большее, чем удивить продвинутых посетителей и завести публику попроще. В рамках молодежной дискотеки надо было показать комиссии политически выдержанную, воспитательную программу.
Можно сказать, что от Кирилла и Переплета требовалось так овладеть женщиной, чтобы она этого не заметила. Самый простой способ в достижении этой цели — напоить ее. Поэтому диск-жокеи в первую очередь надеялись на меню, и только во вторую — на свои комсомольские сердца. Сомнения столь явно проступали на лице Кирилла Маркова, что даже вечный везунчик Переплет на секунду усомнился в успехе мероприятия.
— Ты какую программу погонишь? — спросил он Маркова.
— Пугачеву. Что еще? Не Кобзона же. Людям все-таки надо танцевать.
— Перебились бы. Могли бы и под «Комсомольцы-добровольцы» потоптаться. Когда грохочут идеологические пушки, музы сидят в бомбоубежище.
— При чем тут бомбоубежище?
— При том, Марков, при том. Первую часть дискотеки проведу я. «Девятьсот блокадных дней». Комиссия будет рыдать, если, конечно, коньяк распробует…
Комиссия райкома комсомола уже имела не очень лестные отзывы об этой дискотеке, поэтому вошла в кафе с суровыми лицами.
Второй секретарь горкома комсомола Дежнев, заведующая отделом культуры Штанько и инструкторы Матушкин и Красновский. Их усадили за лучший столик, и официантка Люда, с самой комсомольской внешностью, то есть с самыми красивыми ногами, подошла к ним с меню.
— Добрый вечер! Добро пожаловать в наше кафе! Надеюсь, что у нас вам очень понравится… — произнесла она все это скороговоркой, морща маленький лобик от напряжения, пока не дошла до сути:
— Что будете заказывать?
«Комиссионеры» посмотрели на секретаря Дежнева, который уверенно взял в руки такую привычную для него красную папку, но неожиданно захлопнул ее на самом интересном месте и вернул официантке.
— Что-нибудь на ваш вкус, — сказал он Люде, которая старательно изображала задорную комсомольскую улыбку. — Скромнее надо быть, скромнее, — предостерег Дежнев членов комиссии, когда официантка отошла.
Но по тому, что она стала подавать на столик комиссии, стало понятно, что вкусы у скромной комсомолки Люды были изысканными. Она предпочитала самое лучшее, даже чего не было в меню, и, самое главное, кухня была к этому готова.
Когда комиссия приступила к холодным закускам, вдруг приглушился свет, застучал метроном, а подсветки дали два луча, которые перекрестились под потолком на манер прожекторных. Резко завыла сирена. Еще трезвые посетители вздрогнули.
— Воздушная тревога! Воздушная тревога! прозвучал голос диктора.
— Ой, мамочки! — вскрикнула девушка за дальним столиком. — Что это?!
— Ленинградцы — дети мои! Ленинградцы гордость моя… — раздался из колонок спокойный голос Переплета, читавшего знаменитые стихи Джамбула.
Все, наконец, поняли, в чем дело. Члены комиссии достали блокноты и стали что-то помечать, кивая друг другу головами. Но так как стихотворение Джамбула довольно длинное, инструктор Матушкин решил под шумок наполнить рюмки.
— Девятьсот дней, девятьсот ночей, — прочувствованно говорил в этот момент Переплет, запуская слайды с фотографиями блокадного города. — Девятьсот дней. Много это или мало?..
— Мне хватит, — сказала завотделом Штанько, трогая инструктора Матушкина за руку с бутылкой.
Под звуки Седьмой симфонии Шостаковича менялись слайды. На экране возникали люди, толпящиеся у репродуктора, бойцы Ижорского батальона, опустелые залы Эрмитажа, дымящиеся руины домов, колонна грузовиков на Дороге жизни, старушка с саночками… А в кафе уже отошли от первоначального шока, забегали официантки с подносами, застучали вилки, зазвенели рюмки, посетители разговорились.
— Всему миру известна ленинградская девочка Таня Савичева и ее блокадный дневник, вещал голосом диктора Левитана Переплет. Вот эти странички, исписанные крупным школьным почерком. Жека умер… Умерли все…
Жека? Переплет сказал: «Жека»? На слайде явно читалось: «Лека умер 17 марта в 5 часов утра 1942 года». Акентьев просто оговорился.
Или Кириллу это только послышалось?
— Двадцатого ноября сорок первого года, продолжал Переплет, — было проведено пятое снижение норм выдачи хлеба, и была установлена самая низкая карточная норма: 250 граммов на рабочую карточку и 125 — на служащую, детскую и иждивенческую. Перед вами знаменитые 125 граммов блокадного хлеба…
Из кухни вышла официантка Катя с подносом, на котором лежал маленький кусочек хлеба. Даже среди официанток «Аленушки» она отличалась размерами бюста, сравнимым, пожалуй, только с легендарной грудью римлянки Перо, выкормившей молоком своего осужденного на голодную смерть отца. Профессионально держа поднос на пальцах, покачивая бедрами, Катя прошла между столиками. Время от времени она приближала пышную грудь и поднос к закусывающим посетителям, чтобы те могли сравнить меню кафе «Аленушка» и блокадную пайку.
— Ребята, комсомольцы! — неожиданно вскочила на ноги заведующая отделом Штанько, которая, несмотря на занимаемую должность, очень быстро пьянела. — Давайте все хором споем: «И мы никогда не забудем с тобой… Им было всего лишь семнадцать, но были они ленинградцы…» Кто знает слова? Ну что же вы, комсомольцы?..
Но два инструктора усадили ее на место и успокоили. К тому же в этот момент слова Переплета о руководителе Ленинградской партийной организации заставили комиссию насторожиться.
— Еще не все стороны деятельности товарища Жданова известны широкой общественности… — сказал Переплет и выдержал артистическую паузу, которая запросто могла перейти в паузу политическую. — Мало кто знает, что товарищ Жданов отвечал в Политбюро за программу развития танкостроения, — продолжил Акентьев. — При его непосредственной поддержке появился знаменитый тяжелый танк KB…
Комиссионеры переглянулись и решили в очередной раз наполнить рюмки. Как раз Акентьев уже вещал о прорыве блокады, о встрече воинов Ленинградского и Волховского фронтов. Под звуки салюта, подсвеченного цветомузыкой в кафе «Аленушка» зазвенели рюмки.
