Мария Ветрова - Верни мне любовь. Журналистка
— Корнет, — прервала я Оболенского, — для чего ты это все мне говоришь? Можно подумать, я сама не понимаю… Но Потехин…
— Будь спок, и Потехин это понимает не хуже тебя, а гораздо лучше! Не далее как с час назад, например, он высказал предположение, которое тебя наверняка обрадует: «дамой в шляпе» мог быть и переодетый мужик, если учесть, что убийца — человек с фантазией. Без фантазии такой веночек хрен сочинишь…
— Серьезно?! — и впрямь обрадовалась я. — И что?..
— И то… — Корнет немного помялся. — Единственное, о чем можно говорить наверняка, — убийца не толстый, нормального телосложения и среднего роста: либо не слишком высокий мужик, либо женщина выше среднего… Так что единственный, кто не попадает под эти параметры, — твой любимый толстячок Калинин и Колька-«близнец», поскольку дылда…
— Господи, Рудик…
Оболенский промолчал.
— Но ты-то хоть понимаешь, что Гофман тут ни при чем?!
— Я «понимаешь», — согласился Корнет. — Но и ты постарайся напрячь свое серое вещество: Потехин ведет следствие как официальное лицо, он просто обязан проверить всех и каждого. В первую очередь на данном этапе хлипких и хрупких… С пацаном провели эксперимент, выстроили перед ним нескольких дамочек разного телосложения в шляпах с вуальками разного фасона. Он ткнул пальцем в самую худую, только шляпу ей пришлось поменять, у «нашей» дамочки она была, как выяснилось в процессе эксперимента, без полей. Фасончик называется «ток», был моден лет, наверное, тридцать, а то и сорок назад… Сейчас снова входит в моду, так же как и эти сеточки.
— Вот дьявол! — невольно выругалась я, вновь ощутив желание вспомнить нечто крайне важное, но никак не всплывающее в памяти.
— Что, так и маешься? — сочувственно поинтересовался проницательный Оболенский. — Как только свидимся, попробую тебе помочь…
— Какой-нибудь хитрый психологический тест? — высказала я предположение.
— Точно!
— А сейчас нельзя?
— Не хватало только тестировать тебя по телефону… Потерпи, детка, еще чуть-чуть, даю тебе слово, осталось совсем немного.
— Корнетушка, — жалобно спросила я, — а когда мы с тобой увидимся?.. Куда ты вообще пропал?!
— «Когда», «куда», — ухмыльнулся он. — Что, соскучилась?.. А как насчет Гришки?..
Напоминание о Григории меня рассердило:
— Что ты имеешь в виду?
— Ну мы с ним парочку дней вместе мотались тут по одному делу, которое тебе, надеюсь, в итоге понравится… По нему ты, я вижу, не соскучилась?
— Как можно соскучиться по человеку, который тебя ненавидит? — с горечью поинтересовалась я, испытывая жгучую потребность поинтересоваться насчет упомянутого им дела. Но сдержалась…
— Действительно… — фыркнул он.
— У меня в «Комсомолке» девочка знакомая работает, я с ней на днях разговаривала, — неожиданно для себя соврала я Корнету. — Вот кончится вся эта история — и все, в конторе меня больше ничто не держит… Так что можешь успокоить своего друга от моего имени: терпеть мое присутствие ему придется ровно столько, сколько идет следствие…
— Разве я не говорил вам обоим, что отказываюсь впредь участвовать в ваших играх? — насмешливо произнес Оболенский. — Вот и успокаивай своего муженька сама… Слушай, давай закругляться, я устал как сто чертей! А завтра с утра мне еще в университет пилить — между прочим, по твоим следам… Признавайся, здорово ты там наследила?
— А почему, собственно, тебе? — удивилась я. — Сам говорил, что у каждого из нас свое задание, которое необходимо довести до конца!
— Спокойной ночи! — сказал Корнет и положил трубку.
Я сделала то же самое и, повернувшись, наткнулась на горящий непомерным любопытством взгляд Лилии Серафимовны.
Тетушка, надо сказать, была разочарована открытием Корнета насчет Катиного псевдонима куда больше меня, очевидно приготовившись участвовать в следствии на полную катушку, словно речь шла не о гибели человека, да еще близкого ее собственной родной племяннице, а об увлекательной, азартной игре… Конечно, я всегда знала, что медики, так же как и милицейские, относятся к смерти куда спокойнее, чем нормальные люди. И все-таки меня это здорово покоробило… Поэтому я и сделала вид, что не замечаю ее любопытствующего, вопросительного взгляда. Я просто отправилась в свою комнату, бросив ей на ходу «Спокойной ночи!» — по примеру Оболенского.
По-моему, Лилия Серафимовна обижается на меня за это и по сей день.
Первым перед Николаем Ильичом Потехиным должен был предстать Рудик, второй — я. Однако, посовещавшись с тетей Валей, в прокуратуру мы поехали вместе. С того момента как Валентина Петровна вытащила его из моего кабинета, они с Рудиком почти не расставались: если кто и нуждался в опеке по-настоящему, так это был именно он, чутье тетю Валю, как всегда, не подвело.
Я не думаю, что в своей собственной семье Гофман мог рассчитывать на особое сочувствие и поддержку: его родители давным-давно отбыли на историческую родину, Рудик жил с сестрой, зятем и двумя племянниками-подростками. То есть семья хоть и была, но как бы не совсем его собственная. Так что ситуация сближения Петрашовой и Гофмана вполне могла определиться строчкой из известной песенки: «Вот и встретились два одиночества». Мне кажется, их дружбе в нашей конторе радовались даже самые отъявленные сплетники и завистники, потому что обоих — и Рудика, и тетю Валю — не любить было не за что… Она, кстати, тоже получила повестку, только с другой датой — днем позже, чем мы с Гофманом. Вопреки подозрениям насчет фокуса с переодеванием, Потехин, видимо, решил еще раз прокрутить в своей мясорубке решительно всех женщин, имеющих отношение к роковым посиделкам и Милке.
Если я думала, что и на этот раз все будет происходить в прокуратуре по расписанию, то жестоко ошиблась: Рудика продержали в кабинете у Потехина, причем сразу втроем (остальных я видела впервые), не час, а почти два, и несчастный фотокор в итоге не вышел, а буквально вывалился из-за унылой потехинской двери — честное слово, по-моему, оставив там не менее килограмма своего и так весьма ущербного веса! В любом случае он здорово осунулся, а под глазами объявились синяки настолько заметные, словно Николай Ильич его специально загримировал… В довершение ко всему, нам с Гофманом не дали обменяться ни словом, выглянувший ему вслед неизвестный мне мент тут же назвал мое имя и не спускал с нас глаз до тех пор, пока я не шагнула в сторону потехинской «норы»… Надо сказать, ощутив после первого же взгляда на Рудика острую к нему жалость.
Я настолько разозлилась, что о своей собственной персоне, которой тоже предстоял допрос, забыла напрочь. И прямо с порога вместо «здравствуйте» поинтересовалась, что они сделали с «моим фотокором», почему на нем в полном смысле слова лица нет? После чего разразилась феерической речью о фантастическом умении наших органов выбивать из колеи и без того выбитых из нее людей, цепляясь именно к тем, кто может оказаться виновным, пожалуй, только в страшном сне, да и то приснившемся их прокурору…
