Барбара Вуд - Дом обреченных
— Тетя Анна хочет видеть доктора Янга?
— Нет, мисс Лейла, меня послала не мадам Анна, а мадам Абигайль. Она сейчас с мистером Пембертоном и просит доктора присутствовать.
Мои брови поднялись в ответ на это заявление. Для бабушки Абигайль покинуть ее комнаты после стольких лет затворничества было невероятным событием. Это могло означать лишь одно…
— Дядя Генри! — Я вскочила.
В одно мгновение доктор Янг очутился рядом, его голос был мягким и успокаивающим.
— Я займусь им, вы не должны беспокоиться, постараюсь сделать все, что смогу.
Я с благодарностью пожала доктору Янгу руку.
— Благодарю вас, — прошептала я, сквозь слезы наблюдая, как он уходит с Гертрудой.
Снова пришлось ужинать в одиночестве. Бабушка Абигайль не допустила меня в комнату больного дяди. Лишь однажды я увидела ее, когда поздним вечером открыла дверь на звук шагов в коридоре, а она скользнула мимо меня с королевской грацией, совершенно неожиданной для ее разбитого артритом тела. Кузина Марта, с покрасневшими и припухлыми глазами, навестила меня, чтобы объявить об ухудшении состояния моего дяди, и я больше не видела ни Анну, ни Тео. Не видела я и Колина.
Следующий день был серым и холодным, ветер поднялся с новой силой, и небеса затянулись грозовыми тучами. Утром я обошла дом в беспокойстве и тревоге, но ни с кем не столкнулась. Единственным признаком активности, который я обнаружила, пока бродила по мрачным коридорам этого дома, неспособная нигде оставаться надолго, были звуки, доносившиеся из комнат бабушки Абигайль. Услыхав ее резкий голос, внезапно раздавшийся из-за тяжелых дверей, я на короткое время остановилась, поскольку думала, что она в комнате дяди Генри. Хотя ее голос был громким, слова были неразборчивы, чувствовалось, что она рассержена, но я не могла догадаться, почему. В следующий миг я услыхала слабое всхлипывание, также доносившееся из ее комнаты, плач, полный раскаяния, который, казалось, служил признаком того, что бабушка Абигайль сурово порицает кого-то. Рыдающей жертвой суровой критики бабушки могли быть тетя Анна, кузина Марта, Гертруда или одна из служанок. В смущении от своего невольного подслушивания я поспешила прочь.
Во второй половине дня я предприняла обычную прогулку, которую родственники теперь, без сомнений, воспринимали как мою привычку. Когда я вернулась, то обнаружила дом совершенно притихшим, и поспешила в свою комнату к уюту горящего камина и горячему чаю. Служанка подала мне ужин в восемь, а в девять, полностью измотанная ожиданием неизбежного, я заснула.
Было около полуночи, когда меня разбудили вопли.
Я очнулась от глубокого сна и уставилась в темноту. За моей дверью слышались шаги, чьи-то голоса и шорох одежды. Ко времени, когда по дому снова разнесся крик, я уже была на ногах и бросилась к двери. Не заботясь о своем внешнем виде, я метнулась в коридор, в то самое время, когда заспанная Марта появилась из своей комнаты. Сонным взглядом она огляделась, протирая глаза, и издала нечленораздельный звук. Я стояла на пороге, когда третий резкий крик прорвал ночь, он звучал знакомо. Это была тетя Анна. Я не теряла времени, задержавшись лишь для того, чтобы накинуть капот, бросилась по коридору, просовывая руки в рукава. Марта следовала за мной.
Дверь в комнату тети Анны и дяди Генри была приоткрыта, там никого не оказалось. Новые крики теперь вели меня прочь от нашего крыла дома к неиспользуемым этажам, где жили предыдущие поколения Пембертонов. У меня не было времени подумать, но я интуитивно почувствовала, что случилось, и помчалась в направлении криков.
Крики тети Анны привели меня этажом выше, на третий ярус дома, в крыло, где годами не было света. Впереди виднелось что-то, похожее на сверкающих мотыльков или светлячков, — венчики света, танцующие в воздухе. Это были огоньки свечей, которые несли те, кто шел по коридору впереди меня. Я поспешила за ними и обратила внимание на отвратительный запах плесени, спертый воздух, противную паутину. Мертвенное зловоние вызвали спазм в горле и кашель. Эти комнаты не использовались десятилетиями.
Я приблизилась к остальным и услышала голос Колина, который кричал: «Тетя Анна! Где вы?» Она ответила, но слова ее были неразборчивы. Мы заторопились, инстинктивно я придвинулась поближе к Колину и вошла в круг света его свечи. К моему удивлению, он был полностью одет, в то время как остальные — доктор Янг, Гертруда и я — в спешке завернулись в халаты. У всех нас в глазах был явный страх, не за себя, а перед зловещим предчувствием опасности. Колин не смотрел на меня, он проводил упорный поиск в каждой комнате, в каждом уголке с неистовой решимостью. Напряженный и собранный, Колин был лидером группы.
Мы вышли в узкий коридор, который примыкал к ступеням, ведущим в восточную башню, место, откуда мой дедушка сэр Джон выбросился десять лет назад. Именно отсюда неслись крики. Башня была довольно узкой, Колин приказал Гертруде оставаться внизу со свечами. Потом он схватил меня за руку, попросил доктора Янга тоже оставаться внизу, и мы бок о бок начали подниматься по каменным ступеням. Сверху доносились приглушенные всхлипы тети Анны. Когда мы огибали поворот, моя рука крепко сжимала руку Колина.
Мы услышали новый голос, более спокойный, более разборчивый:
— Пожалуйста, отойдите, матушка. Не подходите ближе. Отойдите. — Это был Тео, его голос мягко приказывал.
Мы не знали, что произошло в башне, так что приходилось двигаться медленно, чтобы наше внезапное появление не навлекло беды.
Голос Тео звучал все более четко:
— Теперь оставайтесь там, где вы стоите, матушка, так будет хорошо. Не двигайтесь. Не говорите. Я все сделаю.
Наконец мы достигли верхней ступени и смогли заглянуть в маленькое помещение башни, которое служило исключительно архитектурно-декоративным целям. В центре на полу стояла масляная лампа, ее фитиль был привернут на полную силу, она освещала тех, кто находился в башне. Сначала мы увидели тетю Анну, поскольку она стояла ближе всех к лестнице. Ее лицо было бледным и испуганным, она была во фланелевой ночной рубашке, волосы спускались до талии. В свете лампы ее лицо имело странную конфигурацию — глаза чрезмерно выступали, рот был тонким и безгубым, щеки — темные впадины. Это это испугало меня. Потом позади Колина и тети Анны мои глаза разглядели две центральных фигуры этой сцены: дядю Генри и Тео.
Единственно узнаваемым был Тео. Дядя Генри в своем безумии выглядел наводящим ужас незнакомцем. С дикими глазами, пылающими, как раскаленные угли, со злобной прорезью рта, этот бедный измученный человек стоял на краю площадки, размахивая ножом мясника, который он сжимал обеими руками. Пот стекал по его лицу, лезвие грозно сверкало. Он метался между женой и сыном, как загнанная в угол крыса.
