Татьяна Устинова - Всегда говори «всегда» – 3
– Раздевайтесь! – закричала Ольга, не совсем понимая – она ли это кричит, и почему они оказались в этой пыльной, чужой квартире…
Сережа нас предал, вспомнила вдруг она. Да, да, Барышев променял семью на холодную, глупую дурочку, которая возомнила себя красавицей и хозяйкой жизни.
Все это так смешно и так пошло, что ее тошнит и кружится голова.
Пока Машка помогала раздеться Пете, Ольга прошла на кухню, включила чайник.
Придется учиться жить заново. Впрочем, она все это уже проходила, нужно просто вспомнить то ощущение, когда ты совсем одна и больше не на кого рассчитывать.
Ольга села на стул, у того подкосилась ножка, и она едва не упала, но удержалась. Вот так теперь придется учиться жить – балансируя на трех ножках.
Хорошо хоть, слез нет…
Сзади подошла Машка, обняла ее за шею.
– Мам, тут даже елки нет и подарков.
– Завтра все будет. И елка, и подарки. Завтра придет Дед Мороз и все принесет.
– Ну что ты врешь, мам? – всхлипнула дочь. – Ну нет же никакого Деда Мороза!
– Ну, вру, ну, нет. – Ольга прижала Машу к себе. – Но это же мы с тобой знаем, а Костя с Петькой еще маленькие. Ты им не говори. Хорошо?
– Все равно они скоро узнают, что чудес не бывает, – вздохнула Машка.
– Пусть узнают это попозже…
– А папа? Папа сюда приедет?
– Нет. Он нас предал. Променял на другую тетю…
Плакать совсем не хотелось.
Только выть. По-звериному – громко, отчаянно, тупо, с остервенением. Выплеснуть всю свою боль в этом вое – выплакать, раз нельзя ее высмеять…
В полночь, когда дети заснули, Ольга закрылась в ванной и, включив на полный напор воду, завыла, обхватив руками голову и раскачиваясь из стороны в сторону.
* * *Никогда еще новогодние праздники не тянулись так долго.
Все оказалось не в радость – и суровая карельская природа, и даже Димкин роскошный подарок, шуба из белой норки. А все потому, что тридцать первого декабря Надя позвонила Ольге, чтобы поздравить ее с наступающим, и услышала…
Каждый раз при воспоминании о том, что она услышала, у Нади мурашки по коже бежали…
– Какой Новый год, Надь? – безжизненным голосом спросила Ольга в ответ на ее поздравления. – Елки нет, Сережи нет… Чудес не бывает…
– Как нет Сережи? – опешила Надя. – Куда он делся-то?
– Полюбил другую, – хихикнула Ольга. – Ну или не полюбил, а просто… Это неважно. Его нет. Для меня.
– Оль, да ты что говоришь?! – закричала Надя, но замолчала на полуслове, потому что все поняла.
Оксана.
Стерва, дрянь, для того и приехала на новогодние праздники, чтобы…
– Оля, – вкрадчиво прошептала Надежда, понимая, что Ольга находится на грани сумасшествия, и ее напускное равнодушие и болезненный смех – очень плохие симптомы, выдающие невыносимую боль. – Оль, ты там держись. Держись, слышишь?
Ольга промолчала, и это тоже было плохим признаком. Лучше бы она кричала, плакала, ругала Барышева последними словами…
– Оль, ты там покричи! Морду этой Оксане набей, слышишь?! Хочешь, я приеду, и мы вместе набьем? Ты меня слышишь?!
– Что? – равнодушно спросила Ольга. – А… да, и тебя с наступающим, Надюш…
Она повесила трубку, а Надя прорыдала до вечера, уткнувшись в белоснежную шубу.
– Матушка… – только и смог сказать Дима, увидев свой намокший от слез подарок и Надин распухший нос. – Даже боюсь спросить, что вызвало такую бурю эмоций накануне Нового года…
– Барышев гад! – всхлипнула Надя. – Подлец, козел, сволочь…
– Подожди… – Дима присел рядом с ней на диван и взял за руку. – При чем здесь…
– При том! – закричала Надя, вырывая руку. – Уж кто-кто, а он… – Она опять разразилась рыданиями, уткнувшись в шубу.
– А, понял, – догадался Грозовский. – Он что, изменил Ольге?
Надя ответила новым потоком слез.
В общем, все оказалось не в радость. Даже долгое уединение с Димкой, которому в кои-то веки никуда не нужно было бежать.
Надя уговорила его уехать из санатория на два дня раньше, потому что Ольга перестала отвечать на звонки.
Она застала ее – непричесанную, с серым лицом и безжизненным взглядом – на старой квартире. Ольга постарела на десять лет, нет – на целую жизнь.
– А, это ты… – сказала она, глядя мимо Надежды, и, шаркая тапками, поплелась на кухню, чтобы поставить чайник. Она горбилась, как старуха, куталась в блеклую шаль, как старуха, и руки у нее тряслись, как у старухи, когда она разливала чай.
На столе вместо обычной вазочки с вареньем стояла пепельница, полная окурков.
– Оль, ты что, курить начала? – встревожилась Надя.
Ольга пожала плечами, по-прежнему глядя мимо нее.
– Что? – спросила она. – А, да, кажется, чай несвежий…
– Оля, очнись! Жизнь-то не кончилась! – Надя шарахнула кулаком по столу. – Подумаешь, изменил… К черту его! Ты же сильная, Оль!
Ольга снова пожала плечами и, достав пачку дешевых сигарет из складок бесформенной серой одежды, закурила.
– Лень заваривать, Надь… Пей такой.
Надя поняла, Ольги здесь нет, осталась лишь ее оболочка – без души и без сердца, – все сгорело.
Она бросилась к ней, обняла и заплакала:
– Оленька… бедная моя… бедная…
– Надь, почему я бедная? Что случилось-то… Просто голова болит и настроения нет, – безучастно пробормотала Ольга.
Сергей в третий раз сосчитал все плитки на полу лестничной клетки и начал заново.
Он знал, что, когда считает в четвертый раз, в промежутке между тридцатой и пятидесятой плитками из квартиры выходит Ольга.
На сорок пятой дверь открылась и появилась она – с каменным лицом прошла мимо Сергея, сидящего на ступеньке, и стала спускаться. Он поднялся и поплелся за ней, как делал это уже неделю.
– Оля, я умираю без тебя и детей… Оля, я не прошу прощения, потому что знаю, такое простить нельзя… Оль, я только прошу позволить видеть хоть иногда тебя… и детей…
Подъездная дверь с грохотом захлопнулась перед его носом. «Как крышка гроба», – пришло в голову сравнение.
Барышев поднялся на два этажа выше, чтобы занять свою ступеньку, на которой дневал и ночевал уже больше недели. Он не мылся, не брился, не ел и пил только воду, которую выносила ему сердобольная бабушка, жившая в соседней квартире.
– Пей, милый, – приговаривала она, сочувственно глядя на Барышева. – Вода-то заговоренная, от всякой дури и хвори избавит. Вижу, человек ты хороший, только шибко запутался…
– Шибко, – кивал Сергей, до дна выпивая стакан заговоренной воды. – Очень шибко, бабуля…
Когда Барышев поднялся, бабулька уже поджидала его на лестничной клетке.
– Ну что, не простила?
Сергей отрицательно помотал головой.
– Ты, главное, не уходи. Сиди, пока не простит. Есть захочешь, ко мне постучи, я борща налью.
