Татьяна Устинова - Богиня прайм-тайма
– Ники, Столетов не Джеймс Бонд, а простой российский корреспондент в Париже!
– Леша, по-моему, это твоя идея, что “Валя Сержова, сто лет не виделись” – замаскированный Сергей Столетов! А это еще покруче Джеймса Бонда! Ну, представь себе, что твой Столетов откуда-то получает кассету, за которую все спецслужбы мира заплатят ему столько, что хватит не только внукам, но еще и внучатым праправнукам! Что ему с ней делать?! Куда ее девать?
В наше посольство нести, чтобы ему вообще ни шиша не дали, кроме почетной грамоты и ордена имени Феликса Дзержинского?! Вряд ли он ненормальный, этот твой Столетов! Он же понимал, чем рискует! Арабы найдут – замочат. Наши найдут – отзовут в лучшем случае. Будет до пенсии в “Останкино” редактором. Логично?
– Да я сто раз себе все это говорил, – сказал Бахрушин с непонятной яростью. – Сто раз! Но я не понимаю, откуда у Столетова могла взяться такая кассета!
– Да какая тебе сейчас разница?! – заорал Ники.
Кофе поднялся над краем кофейника, перевалил, потек, зашипел. Газ немедленно погас. Ники схватил кофейник, обжегся, хрюкнул и с мстительным стуком сунул его в раковину. После чего выключил конфорку, вылил кофе, с силой отвернул кран, так что во все стороны полетела вода, и принялся свирепо оттирать блестящий бок в засохших потеках.
– Ну какая теперь разница, откуда он взял да кто ему дал! – Ники говорил и яростно тер, брызги летели веером, заливали пол. – Все равно никаких других версий нету! Может, ФСБ все известно, а у нас только эта, последняя осталась! Вот я, сколько думал, ничего путевого не мог придумать, а ты – раз и все выстроил, так надо дальше эту версию развивать, Леша! Теперь первый вопрос не откуда она взялась, видеокассета эта, а куда она потом делась!
– Ники, на полу лужа.
Тот посмотрел себе под ноги. Действительно лужа.
– Кто мог знать, что она у Ольги? Я? Я знал, это точно. Но я Ольгу Фахиму не сдавал! – Тут он вдруг остановился, аккуратно поставил кофейник на полку, аккуратно закрыл дверцу и вытер здоровенные ручищи полотенчиком.
Полотенчико было в розовых фестонах и лебедях – подарок бахрушинской матери, – а ручищи огромные, с коричневой, как будто сожженной кожей.
За стол он садиться не стал, подошел к окну и осторожно положил на подоконник ладони.
– Леша, – сказал он, не поворачиваясь, – я понятия не имел, что на этой кассете. Я думал, дурь какая-то. Я даже не помню, куда Ольга ее кинула после того, как мы посылку разобрали. И не приходил к нам никто.
Бахрушин из всего монолога выделил только словосочетание “к нам”, и оно ему не слишком понравилось.
– И не говорил никому?
– О чем, Леша?!
– О том, что посылка пришла. Из Парижа.
– Никому не говорил, – сказал Ники скучным голосом, покрутил головой, словно у него болела шея, и посмотрел в окно, за которым был только дождь. – Да там никому дела нет до чужих посылок. Там лишь бы не прикончили где-нибудь, вот и весь интерес.
Воцарилось молчание.
В голове у Ники неотступно вертелась привязавшаяся в машине “последняя осень, ни строчки, ни вздоха”. На душе было скверно.
Никто и никогда раньше не подозревал его… в предательстве. Он не представлял, что это может быть так реально – как будто грудную клетку придавили камнем. Даже тошнило слегка.
Последняя осень!..
Бахрушин курил, и от дыма Ники тоже слегка подташнивало.
Алексей Владимирович не знал, стоит ли доверять Беляеву, но больше доверять было решительно некому.
До Афганистана они хорошо и очень “по-мужски” относились друг к другу.
Ники уважал Бахрушина “как начальника”, а тот его – “как профессионала”.
Кроме того, с Беляевым никогда не было никаких проблем. Он не ссорился с подчиненными, не затевал интриг, на общих собраниях не требовал чего-то невозможного и невыполнимого, как это делают многие. Он хорошо управлялся со своей операторской командой, не слишком многочисленной, недовольно разношерстной, и не нуждался в начальстве, когда приходилось решать внутренние дела, – обходился собственными силами. Он подчеркнуто трепетно относился к деньгам и всегда говорил, что работает только ради них, но Бахрушин знал – лукавит. Ники Беляев любил свою работу, и ему удавалось зарабатывать именно любимым делом, а это мало кому удается!
Но Бахрушин понятия не имел, как далеко простирается любовь Беляева к деньгам и что он готов за них отдать!
А если все, что угодно?
А если он уже отдал – Ольгу?!
А если все это было спланировано, включая задержку на блокпосте?
Но без него Бахрушин ничего не мог! Он не справится один, ему нужна помощь, и некого попросить о ней, кроме Ники, который разбирался в ситуации и всегда имел на редкость трезвую голову!
Бахрушин все решил до того, как позвонил Беляеву, и теперь ему до смерти хотелось отменить это решение, и никак было нельзя. Он же не справится один!
– Ники, – сказал он довольно фальшиво, – я ни в чем тебя не обвиняю.
Беляев неторопливо повернул голову и посмотрел на него. У него были странные глаза, как будто предназначенные другому и случайно оказавшиеся на неподходящем лице.
Ошибся ваятель. Из нестандартного пластилина вылепил.
– Подозреваешь меня, Леша, – протянул он, – я же вижу. Только деваться тебе все равно некуда, так?
Или не так?
– Примерно, – согласился Бахрушин.
– Мне проще, – объявил Ники. – Я-то ведь точно знаю, что ни в чем не виноват! Только в том, что меня вместо нее… не взяли.
– Лучше бы взяли.
– Лучше, – согласился Ники.
Из форточки несло сырым ветром, штора шевелилась на сквозняке, и хотелось, чтобы все это скорее кончилось.
– Значит, так, – начал Бахрушин. – Есть видеокассета, на которую кто-то как-то зачем-то снял Акбара. Настоящего, живого Акбара. Эта кассета через кого-то каким-то волшебным образом попала к Столетову, и тот зафутболил ее в Афганистан.
– Он зафутболил ее не просто в Афганистан, а Ольге, потому что она твоя жена, а ты шеф информации Российского канала, если я все правильно понимаю, – поправил Ники. – Никитовичу он для подстраховки звонил. Он знал, что кассета в конце концов окажется у тебя и, если Никитович о ней узнает, ты не сможешь ее прикарманить и… продать в одиночку. В любом случае тебе придется делиться с ним и с Никитовичем.
Бахрушин потер глаза под очками.
– Откуда он мог знать, что Ольга догадается, что это не просто кассета? Он ведь ее никак не предупредил!
Или предупредил?
Ники покачал головой. Он чувствовал себя виноватым – об Ольге в Афганистане он знал все, а Бахрушин ничего, но при этом именно Бахрушин был ее мужем!
– Никто ее ни о чем не предупреждал, Леша. Я бы… я бы знал. Она бы мне сказала. А предупредить он ее никак не мог. У нас десять дней телефон не работал, ты же в курсе. Только в тот день заработал, когда… ее забрали.
