Элен Гремийон - Кто-то умер от любви
И узнала запах дерева и ладана, который мне раньше никак не удавалось определить, — запах, исходивший от писем.
И узнала почерк писем, перевернувших мою жизнь, — этим почерком было написано объявление «Часы исповеди» на массивной деревянной двери церкви, — там тоже буква «п» была похожа на заглавную среди строчных.
Это был он — Луи.
Внезапно его руки замерли на клавиатуре, и музыка стихла. Неужели он почувствовал на себе мой взгляд? Я вышла. Не знаю, обернулся ли он. Я уехала.
Луи так тщательно заботился о том, чтобы я его не нашла, — так зачем же идти ему наперекор, особенно теперь, когда я все узнала.
«Все было на своих местах» — так он сказал много лет назад, влюбившись в Анни в этой самой церкви и тоже глядя на нее со спины. Луи заслуживал того, чтобы его оставили в покое. Навязав ему свою исповедь, мама заставила его погрузиться в воспоминания, и я не стану оживлять их снова, заявившись к нему. И не стану смущать его пусть отдаленным, но все-таки сходством с женщиной, которую он так любил.
Я глядела в зеркало заднего вида на удалявшуюся церковь, ту самую церковь, куда мама пришла облегчить свою совесть и найти посланника. Открытая тетрадь лежала рядом со мной, на соседнем сиденье. Почерк Луи со словами мамы. Безжалостными словами. Я чувствовала прикосновение руля к моему животу, к моему ребенку. Моя мать убила человека ради меня, теперь она убила себя ради него.
Она шагала медленной поступью все потерявшего человека, уверенной поступью тех, кто знает, куда идет. Она знала, куда идет.
Мама знала, что не убавит скорость на этом вираже и не затормозит в последний миг. Наверняка это был тот самый поворот, где погибли ее родители: дорога, по которой она ехала, не входила в ее обычные маршруты. В конечном счете мама поступила как папа. Сколько людей убивают себя таким образом, чтобы не взваливать вину на своих близких?!
Я свернула на дорогу, идущую вдоль озера; вода простиралась до самого горизонта. Я неотрывно думала о теле Анни, покоящемся где-то на дне. По щекам у меня текли слезы, я остановила машину и стала перечитывать тетрадь. От каждой фразы у меня сжималось горло. Пьер, мой дорогой брат, ты по-прежнему будешь твердить, что я была маминой любимицей… Знал бы ты, как бы мне хотелось быть просто ее дочкой. Вода озера сияла небесной голубизной. Внезапно ее накрыло темное облако. Я оторвалась от тетради и подняла глаза. Неужели Озерная фея[23] вынесла мне на руках тело Анни? Нет, это налетели журавли. Сотни журавлей, словно все пророчества мира, собрались здесь, над моей головой. Они кружили в воздухе, исполняя свой величественный птичий балет. Вот и я тоже стала перелетной птицей, перелетевшей от одной матери к другой. Мама, почему, ну почему ты не смогла оставить меня при себе?
Небольшой самолетик подлетел к тому месту, где стояла моя машина, собираясь приземлиться. Я не хотела больше оставаться на земле. В небо, в небо, где теперь обитают все, кого я любила! Я подъехала к аэроклубу. Пилот был крайне любезен.
— Четверть часа? Полчаса?
— Нет, целый час.
Прекрасно, лучшего гида мне не найти, он знает озеро как свои пять пальцев.
— Здорово! — сказала я, пока он помогал мне усесться в кабине.
— Семь месяцев? Это ничего, вы не рискуете разродиться в небесах. Наверняка будет мальчик. Будущий летчик!
— Может быть…
Я смотрела сверху на уменьшающееся озеро. Это было прекрасно, величественно и прекрасно. Я чувствовала себя такой одинокой. Пилот что-то говорил мне в наушники, указывая внизу то одно, то другое место: а вот церковь деревни Нюизман, одна из уцелевших деревянных церквей…
— Спасибо, месье, я знаю ее историю.
— Глядите на свет! — И пилот указал в небо, объятое огненными сполохами заката. Самолет набирал высоту. Я сдвинула наушники на затылок, я больше ничего не хотела слышать, я сидела, прижав к груди школьную тетрадку. Ребенок сильно толкался во мне, я гладила живот, успокаивая его. А самолет все набирал высоту, и фразы танцевали у меня перед глазами, встречались и расходились, и все постепенно становилось ясно.
Глядеть на свет!
* * *Поль сказал: «Ладно! Если ты считаешь, что как хороший муж я должен переспать с этой девушкой, я это сделаю, но только один раз, слышишь?»
В назначенный день Поль вернулся из города раньше обычного, стремительно вошел в гостиную, бросил: «Идем!» — и вышел, даже не взглянув на Элизабет, не удостоив ее заверений в верности и не обернувшись на Анни, — он ни секунды не сомневался, что она пойдет за ним.
Он вошел в комнату без стен первым, ни о какой галантности не могло быть и речи; в окружении холстов и мольбертов стояла кровать; он отвернулся, нервно заморгав, подошел к тяжелой оконной портьере и отодвинул ее, чтобы впустить свежий воздух.
Он стоит перед окном, как привык стоять перед камином в гостиной; некоторые люди больше любят стоять, чем сидеть, таков и Поль.
Внезапно сквозняк вытягивает из окна белую муслиновую занавеску, и оба ее полотнища, закрепленные сверху, полощутся на ветру; Поль смотрит на них и начинает говорить, говорить агрессивно, он в ярости, и особенно его злит девчонка, которая вбила в голову Элизабет эту дурацкую мысль.
«Не знаю, на что ты надеешься, но между нами ничего не будет, мы посидим здесь несколько минут, а потом я выйду, а ты задержишься ненадолго, как будто должна привести себя в порядок».
В комнате повисает тяжелая тишина, легкомысленно ведет себя только муслиновая занавеска, пляшущая на ветру перед глазами Поля.
Проходит несколько минут; перед тем как выйти, он оборачивается и угрожающим тоном произносит: «Попробуй только хоть слово сказать Элизабет!»
Хлопнув дверью, Поль возвращается в гостиную и встает, как обычно, перед камином. Элизабет смотрит на него как на изменника, который, несмотря ни на что, верен своим привычкам.
Она и не подозревает, что он сохранил верность не столько привычкам, сколько ей, Элизабет; это было 9 апреля, дубы еще стояли голые, хотя солнце уже сильно пригревало.
9 мая Поль, старательно считавший дни, объявил Элизабет, что Анни не забеременела; он не был готов к расспросам.
«Откуда ты можешь знать?» Поль смутился, но тут ему пришла на память муслиновая занавеска в комнате без стен, которая вздувалась, развевалась, полоскалась на ветру. «Мы договорились с Анни, что если она не забеременеет, то высунет краешек занавески в окно. Вечером, возвращаясь домой, я увижу из аллеи эту занавеску, все пойму и скажу тебе; мы с ней так решили после того, как… после того, как все произошло».
