Лариса Шкатула - Наследство в глухой провинции
— Любовь — это разновидность несвободы. Любящий человек уже себе не принадлежит.
— А ты хочешь принадлежать только себе?
— Естественно. Здесь отдача стопроцентная: сколько я в саму себя вложу, столько и назад получу, а вот любя кого-то другого, неизвестно, что получишь в ответ!»
Правда, тогда, когда мы с ней этак лениво препарировали мечту человечества — идеальную любовь, Ушастый в нашем офисе еще не появился. И я не знала, что столь циничное отношение Ольги к области высоких чувств — следствие глубокого разочарования в них, полученное благодаря именно Алексею Кононову.
Под окном засигналила машина. Я вышла на балкон и глянула вниз. Так и думала, что это будет черный «форд».
Бойко лежал в отдельной палате, и у дверей ее дежурил охранник. Человек, который меня сюда сопровождал, надел белый халат и мне протянул такой же:
— Наденьте. Мы обещали медикам соблюдать их правила.
Он открыл передо мной дверь палаты, и с бьющимся сердцем я переступила порог.
Лицо умирающего покрывала восковая бледность, изменившая Бойко до неузнаваемости. Лежи он в общей палате, я, наверное, не сразу отыскала бы его среди других больных.
Мой сопровождающий склонился над ним:
— Александр Игнатович, Кирееву доставили.
Тот с видимым усилием приподнял веки.
— Пригласили!.. Сколько можно вас учить… Сплошная хунта, а не сотрудники… Оставь нас одних.
Человек беспрекословно подчинился. Бойко некоторое время молчал, потом тихо произнес:
— Садись поближе, мне трудно громко говорить.
Я подвинула стул совсем близко и склонилась к нему, но услышала совсем не то, что ожидала.
— Какая красавица была Липа!.. Когда она решила тут остаться, я следом за ней помчался. Не мог жить без нее. А она Мишке хотела доказать, что и без него обойдется…
Какому Мишке? Постойте, я же что-то такое слышала от матери. Как она говорила отцу: «А что Мишка? Первая любовь. У кого она кончается чем-то серьезным?.. Нет, я, конечно, не спорю, бывают случаи, но в основном она проходит, оставляя лишь легкую грусть. Как корь в детстве. Я думала, Липа переболеет и выздоровеет, а у нее опять рецидив…»
Родители беседовали, не обращая на меня внимания, а у меня, выходит, память сохранила их разговор. Значит, в жизни тетки Олимпиады был некто, кто не ответил на ее чувство, а свое она так через годы и пронесла.
— …Ко мне снизошла. Только ненадолго ее хватило. Без любви-то трудно… Конечно, я мог бы и на другой жениться, детей иметь, семью… Но так и не смог никого представить на этом месте, кроме нее. «Да, люди в здешней стороне, она — к нему, а он — ко мне…»[1]
Александр Игнатович что-то процитировал, вроде знакомое, но я так и не смогла вспомнить.
— В конце концов, мы с ней друзьями остались. Но и только…
— Вам, наверное, вредно так много говорить?
Он попытался улыбнуться:
— Мне вредно жить. Не перебивай… О чем я говорил?
— О том, что вы с тетей Липой друзьями остались.
— Остались. Липа говорила: давай забудем то, что было. Она-то забыла, а я так и не смог… От себя не убежишь, не стоит и пытаться… Ты у меня ничего не хочешь спросить?..
Сама не знаю, откуда вдруг выплыло воспоминание: плачущий Ленька с перевязанной головой, тоскующий по неведомой Таньке.
— Вы не знаете Леньку?.. Леонида… — Я вдруг поняла, что не имею представления о том, какая у него фамилия, и запнулась от собственного вопроса. — Его девушка пропала. Таня. Говорили, что последний раз видели ее с Вирусом… с Германом…
— Ну ты и спросила! — Лицо Бойко напряглось; он опять хотел засмеяться, но смог лишь шевельнуть губами. — Вся в тетку… Проститутка она, Танька…
Я было подумала, что неизвестная Танька чем-то насолила Александру Игнатовичу, вот он и обзывает ее нехорошим словом.
— Я говорю, проститутка она. В Стамбуле. На заработки поехала. Герман ей с загранпаспортом помогал. Небескорыстно, конечно. Ленька — дурак. Меджнун!
Я поразилась. Тот, кого я считала тупым бандитом, поминал героя поэмы Навои «Лейли и Меджнун»! А Бойко зашептал, заговорил снова:
— От тебя вопросов не дождешься. Тогда я сам… Я тебе один из магазинов оставил. В Ивлеве.
— Нет! — испуганно отшатнулась я.
Мало мне было хлопот с домом, а тут еще магазин!
— Возьми. Он чистый. Мой первый. Все до копейки я на него заработал. Шувалов поможет, с поставщиками сведет. Ты не слушай, что о нем говорят. Он мужик порядочный. Настоящий. Сейчас таких мало…
Он опять замолчал, но я ждала, понимала, что Александр Игнатович собирается с силами.
— Липа говорила… Да я и сам вижу… Ты умная, у тебя получится… Не жалко, в хорошие руки… А дом отдай кому-нибудь… Он теплый, дом-то. В нем должна семья жить. С детьми.
Я поняла, что это он так пошутил. И наверное, представил, как я буду ходить к нему, когда все будет напоминать мне о смерти соседки Лиды…
По лицу умирающего прошла судорога. Я склонилась к нему совсем близко. Он шептал:
— Иди… Трудно мне… Отца Афиногена позови.
Я наклонилась и поцеловала его в щеку. Не из-за магазина, конечно, а потому, что искренне сочувствовала его неудавшейся жизни, в которой немалую роль сыграла моя погибшая родственница.
Выйдя в коридор, я взглянула на по-прежнему стоящего у двери моего сопровождающего и только теперь поняла, что мне показалось странным в его одежде. Тогда от волнения я не сразу сообразила. Мужчина был в рясе. Священник. Интересно, Бойко всегда был верующим или только на смертном одре приобщился? Наверное, всех злодеев в конце жизни тянет к покаянию.
— Александр Игнатович вас зовет, — сказала я отцу Афиногену, отдала ему халат и пошла к выходу.
Я хотела было пойти пешком, но задняя дверца стоящего у входа «форда» распахнулась, и мне пришлось волей-неволей сесть в машину. Рядом — я его сразу узнала — с Сергеем Шуваловым. Машина тронулась с места, и он протянул мне папку с документами:
— Здесь все по вашему магазину.
— Не нужно мне никакого магазина! — попыталась я откреститься.
— Это несерьезно, — сказал он. — Вы как капризная девочка. Полистайте, посмотрите. Александр Игнатович ничего не делал просто так. И был уверен, что магазин вам пригодится. Когда наружка доложила ему, что Михайловский остался у вас ночевать, он сказал: «Не знаю, как насчет дома в Костромино, а в Ивлеве, похоже, Лариса Сергеевна осядет…»
— Да как вы смеете! — возмутилась я. — Вмешиваетесь в мою личную жизнь, следите! Наружка! У вас что, шпиономания? Я свободный человек, никому ничего не должна и никому ни разу в жизни не перешла дорогу…
