Татьяна Устинова - Близкие люди
– Я тебя подвезу, – буркнул Чернов в сторону Саши, – иди собирайся.
– Спасибо, – пробормотала Саша, – я сейчас. – И выскочила из кабинета, как будто боялась, что Степан ее остановит.
– А я тогда тебя подвезу, Петрович, раз уж дам на мою долю не осталось, – предложил Белов, – или ты на машине? – Прораб помотал головой, отвергая это предположение. – Тогда я спускаюсь, пошли, Петрович!
Петрович заерзал на стуле, как будто сделал движение, чтобы встать, но не встал, остался сидеть.
– Ты чего? – спросил у него Степан, когда за замами закрылась дверь. – Ночевать решил остаться?
Слова давались ему с трудом, как будто в горло напихали резаной бумаги.
Всего пару дней назад он услышал, как Саша – его Саша! – говорила по телефону, и разговор этот не оставлял никаких сомнений в том, что она знает об убийстве Володьки Муркина гораздо больше, чем хочет показать. Он старался не думать об этом, откладывая все свои думы на потом, словно “потом” будет проще и появится возможность как-то примириться с этим и жить дальше. Он не очень представлял себе это спасительное “потом”, но знал – начни он думать всерьез, и произойдет то самое худшее, чего он боялся и о чем старался позабыть, потому что предотвратить все равно было не в его силах.
Он всегда отлично умел рассчитать свои силы и всегда знал, что ему по силам, а что нет. Может, если бы он не знал этого так хорошо, он смог бы что-то изменить?..
Прораб смотрел на него с сочувствием, как отец на сына-подростка, которого впервые в жизни побили одноклассники.
Степану казалось, что он все знает и старательно прикидывается, чтобы никому не усложнять жизнь.
Почему-то Степана это злило.
– Ну что ты молчишь, Петрович?
– Я с тобой поговорить хотел, – сказал прораб виновато, – я понимаю, что сейчас не ко времени, но…
– А до завтра никак нельзя отложить?
– И до завтра можно, Андреич, – пробормотал прораб, поднимаясь, – конечно, можно. Что ж я, не понимаю, сколько всего на тебя… навалилось. Я думал, я тебе помочь смогу.
– Ты мне и так очень помогаешь. И еще больше поможешь, если в следующий раз некондиционные плиты сразу завернешь, а не заставишь меня с ними валандаться.
Это был удар не в бровь, а в глаз. Напоминанием о плитах Степан как бы моментально поставил подчиненного на должное, подчиненное, место.
– Я совсем не про то хотел сказать, Андреич, – пробормотал совершенно уничтоженный прораб, – я про Муркина хотел… Да это и не важно, наверное… Ты меня прости, Андреич, что я не в свое дело лезу, просто я думал… А плиты что ж…
Последний раз… Будем следить. Как-то все сразу навалилось, и не работали несколько дней, а потом сразу столько всего, вот я и того… недоглядел, но я… Да и бог с ним, с Муркиным этим, а плиты, я знаю, моя ошибка, плиты эти…
Если бы Степан на самом деле услышал хоть слово Из того, ! что растерянно бормотал прораб, если бы все его мысли не были так торжественно-печальны, если бы на десять секунд он перестал жалеть себя и всплыл на поверхность лужи черной меланхолии, в которой он с таким удовольствием пускал пузыри, и выслушал бы то, что Петрович хотел ему рассказать, все кончилось бы. Смерть разнорабочего Муркина была бы разъяснена, и приведенный в движение механизм убийства заклинило бы на следующем обороте.
Но Степан прораба не слушал. Ему было не до прораба и не до его рассказов. Он думал о несправедливом устройстве мира и горевал над своей растоптанной верой в людей.
– Поедем домой, Петрович, – предложил он, краем уха отметив в сбивчивой прорабской речи фамилию Муркина, – у меня в квартире нянька сидит неотпущенная, а мне еще доехать…
Они вышли друг за другом, и Степан погасил свет в кабинете и в приемной.
Ни один из них не заметил приоткрытой двери в коридор и не услышал торопливых и мягких шагов, удалявшихся в сторону лестничной клетки.
С утра начались свеженькие, утренние неприятности.
Спал Степан плохо и потому встал в шесть, злой и раздраженный, как навозная муха, не получившая свою порцию навоза. От горячей воды его разморило, от кофе заболел желудок, а от утренних Ивановых воплей что-то как будто поминутно лопалось в голове и застилало глаза и уши Иван же, как назло, был необыкновенно свеж, бодр и общителен.
Приняв на себя ежеутреннюю порцию холодной воды и услышав от отца, что он супербизон, Иван уселся за стол, скорчил рожу при виде кружки с морковным соком и принялся подробно пересказывать содержание книжки “Танки”, купленной вчера на Арбате.
– А зачем вас на Арбат носило? – поинтересовался Степан, не в силах уследить за сложностями танкостроения двадцатого века в России и ее окрестностях.
– Ну па-а-па! Ты что? Это же очень большой книжный магазин! Там сколько хочешь книг можно купить! Ты разве не знаешь?!
Слегка пристыженный, как будто сын уличил его в склонности к поджогу публичных библиотек, Степан потрепал золотистую макушку.
– А спать ты во сколько лег?
– Да рано, пап! Я так рано не могу слать, но Инга Арнольдовна сказала, что если я хочу, чтобы она мне почитала, придется ложиться в девять. Пап, скажи ей, что в девять даже грудные дети спать не ложатся!
– Нет уж, – отказался Степан решительно, – сами разбирайтесь. Мне разборок с Кларой до конца жизни хватит.
Больше не хочу. Кроме того, она права, твоя Арнольдовна.
Если ты хочешь, чтобы она тебе читала, значит, подчиняйся ее требованиям.
– Пап, но ведь она у нас работает, правильно? И ты можешь ей зарплату не дать…
Ого! Леночка была бы в восторге!
– Прежде всего, – сказал Степан жестко, – тебя совершенно не касаются вопросы ее зарплаты. Она сделала нам великое одолжение, согласилась сидеть с тобой все лето. Иначе мне пришлось бы отправить тебя в какой-нибудь дом отдыха или лагерь, понял? – Иван только моргал, медленно осознавая, какой жуткой участи ему чудом удалось избежать. – Кроме того, она учительница и лучше нас знает, как ребенок должен себя вести, во сколько он должен обедать, во сколько спать и сколько играть на компьютере. Это тебе понятно, ребенок?
Иван кивнул. Он знал, что сейчас безопаснее всего кивнуть, не раздражая и не нервируя отца, а то потом с ним хлопот не оберешься. Закричит, покраснеет, станет сильно и страшно топать, собираясь на работу, а Иван весь день будет томиться чувством вины и придумывать, как бы им вечером получше помириться, а отец еще, может, и придет поздно, и тогда помириться не удастся до завтра, и завтрашний день будет испорчен тоже… У Ивана была довольно трудная жизнь, и поэтому он все понимал немного не как обычный ребенок.
Инга Арнольдовна явилась секунда в секунду. Не опоздала, даже несмотря на то что вчера уехала чуть не в двенадцать Это было прекрасно, что она не опоздала, за все время службы она вообще не опоздала ни разу. Умение не опаздывать шло в Степановой шкале ценностей сразу за чувством юмора и непосредственно перед верностью Родине, но в это утро Степан не мог оценить его по достоинству. Его все раздражало.
