Эвелин Энтони - Шаг до страсти
Вероятно, по этой самой причине я смогла спокойно воспринять теперь еще и эту новость. Трудно представить себе что-то страшнее, чем та ночь, — как же ты тогда распустил сопли, признавшись в мужеложстве. Я готова была пережить многое, но только не это. Никогда. А теперь, когда мы прожили двадцать с лишним лет, когда дети выросли и наша жизнь вошла в определенное русло, после стольких лет скитаний по забытым богом местам, теперь, когда перед тобой замаячило назначение в посольство первой категории и к тому же в качестве первого лица, я узнаю, что ты замешан в таких делах, которые способны все уничтожить.
Я могла бы погубить тебя, Фергус, и не сомневайся, я бы сделала это с удовольствием! С удовольствием запрятала бы тебя на всю жизнь в тюрьму. Если бы по нашим законам полагалась смертная казнь за то, что ты делаешь, с каким бы наслаждением я полюбовалась, как тебя будут вешать. Вот что я чувствую по отношению к тебе. Но мы с тобой связаны одной цепью. Если ты рухнешь, мы рухнем вместе, и черт бы меня побрал, если я это допущу!
Она открыла сумочку и вынула носовой платок, в глазах у нее не было ни слезинки, но она чисто нервным движением несколько раз притронулась к губам.
— Я работала, чтобы получить вознаграждение, — продолжила она. — Я потратила всю свою жизнь, чтобы помочь твоей карьере, потому что я хотела подняться на самую вершину. Я хочу посольство. Для себя, не для тебя. И я сделаю все, чтобы получить его.
— Понятно. — У него внутри все еще было пусто, как после анестезии. — Значит, ты решила ничего об этом не говорить. Спасибо, Маргарет.
— Не смей благодарить меня! — Ее лицо вдруг приблизилось к его лицу, и он почувствовал ее дыхание. Ему показалось, что она может броситься на него... Он знал, что существует подсознательный страх, но в буквальном смысле пережил его впервые.
— Не смей мне это говорить! Ты что, не понимаешь? Да я бы распяла тебя, если бы только наши интересы не совпадали! Я это делаю для себя, я защищаю собственные интересы. И детей. Ты всегда говорил, что я лишена материнского чувства. Да, лишена, но не тогда, когда речь идет о таком страшном позоре! Никто об этом не узнает, а ты с сегодняшнего дня все это прекращаешь, слышишь? Ты это бросаешь. Иначе тебя поймают. Ведь я поймала тебя, а это значит, что ты становишься невнимательным. Я хочу, чтобы ты обещал, Фергус. Я хочу, чтобы ты дал честное слово, что ты больше этого делать не будешь.
— Не могу, — ответил Стефенсон. — Я не могу тебе этого обещать. Могу обещать, что постараюсь.
— Постарайся, — попросила жена. — И смоги. Мы приехали. Это не Патерсоны?
— Да, — сказал Стефенсон. Он никак не мог сбросить с себя оцепенение, все тело ломило. — Она все еще одна из твоих протеже?
— Она мне нравится, — сказала Маргарет. — Он такая бесчувственная свинья, что мне кажется, его жене следует иметь кого-нибудь рядом. Я, например, очень хотела бы иметь кого-нибудь рядом.
— Тебе никогда никто не был нужен, — заметил он. — Ты родилась сильной.
— Мне это было необходимо, — заметила она. — А теперь я сильная. Я закалилась как сталь. Ты наконец сделал это со мной.
Когда шофер открыл дверь, она вышла из машины, придерживая длинный подол рукой, и они с Фергусом прошли короткой дорожкой к ступеням, которые вели во внушительное здание посольства, стоявшего в тени высокого кизила и искусно подсвеченного. Они представляли собой такую импозантную пару, что вполне могли сойти за статистов в голливудском кинофильме.
Рейчел Патерсон изо всех сил старалась поддерживать беседу с бразильским джентльменом, стоявшим слева от нее. Но ей это не очень удавалось, потому что все внимание отвлекалось на Ричарда. С отсутствующей улыбкой, ничего не значащими фразами она отвечала на любезные вопросы относительно того, как долго она находится в Вашингтоне, когда ждет ребенка и о других тривиальных вещах. Ричард стоял по другую сторону стола, и она неотрывно наблюдала за ним. Он разговаривал с красивой девушкой из Южной Африки, женой одного из чилийских военно-воздушных атташе. Та смеялась, ослепительно сверкая зубами и поблескивая на него огромными черными глазами, одной рукой притрагиваясь к своей левой груди, которая, по мнению Рейчел, была до неприличия открыта. Мало-помалу в ней просыпалась ревность.
Когда он вернулся из этой поездки в Нью-Йорк, она встретила его спокойно и внешне безмятежно приняла его объяснения. Но потом не могла сомкнуть глаз и лежала в раздумьях, то и дело разражаясь рыданиями, вспоминая о женщине, звонившей ему по телефону. Он поклялся ей, что их дружба была вполне безобидной. Сказал, что они даже ни разу не целовались. Но Рейчел наблюдала за ним так, как никогда в жизни этого не делала: и, наблюдая, как он разговаривает с другими женщинами, она увидела его в совершенно новом свете. С высоты своего роста поглядывая на собеседницу, он казался веселым и оживленным, и женщина старалась не ударить в грязь лицом перед таким заинтересованным мужским вниманием. Рейчел попыталась съесть чего-нибудь, но желудок как будто распух, и она не могла проглотить ничего твердого. Она потянулась за бокалом вина и стала искать в нем спасения, заставляя себя прислушаться к собеседникам, стоявшим по обе стороны от нее, а не смотреть, как муж флиртует с этой полуголой негритянкой по другую сторону стола...
Обычно весьма осмотрительная, Рейчел то и дело подставляла дворецкому бокал. Вместе с другими женами дипломатов она последовала за хозяйкой дома наверх и шла как в тумане. В необъятном будуаре, обставленном французской мебелью и зеркалами в золоченых рамах, она опустилась в атласное кресло и стала копаться в сумочке. Внутри у нее все дрожало, и она боялась опозориться, разрыдавшись на глазах у других женщин.
— Вам нехорошо?
Она подняла глаза и увидела стоявшую рядом с ней Маргарет Стефенсон. Между ними было всего пятнадцать лет разницы, но Рейчел относилась к жене посланника как к матери.
— Да, не очень хорошо, миссис Стефенсон. Так глупо. Сейчас все пройдет.
— Здесь есть спаленка, — предложила Маргарет. — Пойдемте со мной, вы там сможете прилечь на несколько минут.
Рейчел послушно последовала за ней. Они вошли в небольшую комнатку с кроватью под балдахином, поддерживавшимся пухлыми испанскими купидонами, которые сжимали ручками шифоновые занавески.
— Положите сюда ноги, — сказала Маргарет. — Я очень хорошо знаю, как плохо чувствуешь себя в вашем положении. Не расстраивайтесь, через минуту вам станет легче.
Рейчел грузно опустилась на постель и растянулась на ней. От выпитого кружилась голова. Навернулись слезы, и одна сбежала по щеке.
— Я не больна, — сказала она. — Просто очень несчастна, вот и все.
