Анастасия Машкова - Поющая в репейнике
– Нет, Тосик, я ничуть не сердита. Просто устала и жутко соскучилась по нашему дому. Не хочу никуда уходить.
– Это же здорово, Мань… – Трофим поднимает большой палец и улыбается.
Щеки его собираются смешными бульдожьими складками, и это делает его лицо беззащитным.
– Вот, примите капли, – сиделка сует стаканчик Седову.
Маня берет стаканчик из ее рук и тихо произносит:
– Ольга Аркадьевна, я бы хотела рассчитаться с вами за работу и сказать спасибо.
– То есть как это – спасибо? – вытягивается и без того узкое лицо «гестаповки».
– Спасибо и… всего доброго. Думаю, мы сами справимся.
Ольга Аркадьевна круто поворачивается, как солдат на плацу, и выходит с прямой недрогнувшей спиной из комнаты.
Полночи Маня ходит, обхватив себя руками, из гостиной в кухню и обратно. Она заглядывает в комнату Трофима – тот мирно сопит, раскидав во сне исполинские руки.
«Только бы и мне немного поспать, только бы чуть расслабиться, – молит кого-то Маня. – Так ведь и с ума сойти недолго. Да, я, кажется, уже готова тронуться…»
Она выпивает валокордин, сосет таблетку глицина – все впустую! Успокоение не приходит. И плакать Маня не может – в груди будто стоит жесткий ледяной ком. Да еще пустой желудок начинает тянуть немилосердно. Голубцова идет на кухню, достает из холодильника, собирающегося забиться в припадке, курицу, отдирает ножку.
«Всю кожу содрала, гестаповка!» – думает она, откусывая нежную мякоть.
Но и утолив голод, Маня не может заснуть, мечется на подушке, то откидывает, то натягивает одеяло. Наконец, она садится, свешивая ноги с кровати.
«Нет, не могу это принять! Не могу в это поверить! Я снова совершаю чудовищную, роковую ошибку, за которую буду расплачиваться всю жизнь. Я спрошу его, увижу его глаза и все пойму. Он не может быть расчетливым убийцей. Это совершенно невозможно. И никакие слова Розы и Риты меня в этом не убедят. Только его глаза».
Маня вызывает такси и уже через полчаса тихо отпирает своим ключом замок в квартиру Павла. Чтобы не испугать его, она старается очень медленно и бесшумно открывать дверь. И вдруг слышит через образовавшуюся щелку странный стон и шепот.
«Господи, да я и его с ума свела!» – в ужасе думает Маня, но… вдруг понимает, что Павел не просто стонет и шепчет. Он мечется, жарко дышит и обращает свои слова не в черное пространство, а к живому человеку, который находится рядом с ним:
– У-ум, д-да… Что же ты делаешь со мной? Я привыкаю к тебе… о-о… так, да! Я хочу, я думаю о тебе слишком часто… Это Иркино проклятие. Это все проклятие моей жены. Еще, вот так, еще… Не прекращай, пожалуйста, еще! – стонет он.
Но та, что бьется у его ног, поднимает голову и выговаривает Ритиным грудным голосом:
– Да, мы, женщины, все до одной ведьмы. Ну, тебе хорошо со мной? Ведь хорошо, любимый? – она снова склоняется перед ним, движет ритмично головой.
– Да, да, – заходится в конвульсиях Павел, с силой держа Маргариту за волосы.
Маня медленно приближается к ним, понимая, что сейчас, наверное… умрет. Но сначала уничтожит этих страшных, огромных, шипящих змей, тела которых блестят и лоснятся ядом. Она успевает взять с кухонного стола полупустую бутылку виски.
Рита первой чувствует опасное движение за спиной.
– Паша, она убьет нас! – верещит Кашина, вскакивая с колен.
Но Маня уже выпускает бутылку из рук, теряя сознание от непереносимой боли и усталости, заваливается на журнальный столик с остатками неприглядного пиршества. Будто издалека, сквозь пелену, доносятся до нее жалкие слова Полкана:
– Она одна виновата во всем! Она позвонила, узнала, в каком я жутком состоянии после твоих слов про бывшую жену… Иркино проклятие…
«Нет, никаких слов. И никаких проклятий. Больше – никаких…» – вспыхивает в Манином гаснущем сознании, и она погружается в вязкую и глухую темноту.
Глава четырнадцатая
Прошел год
Весеннее солнце бьет в квадратные окна бух-столовки. Новая пальма тянет к свету молодые сочные листья. Столы в отремонтированной каморке заменили на современные, пластиковые. И компьютеры – им под стать, с плоскими стильными мониторами, мышками без проводов. Словом, прогресс и загляденье!
Только бабульки, кажется, ничуть не изменились за прошедший год.
Блинова ворчит на Утку, которая только и делает, что пылинки сдувает с Бобочки, а он даже дверцы шкафов ровно повесить не смог за все это время! У Блиновой внук уже родился, а Утинская все со своей домашней вселенной разобраться не может.
Вот Кашина – молодец, времени даром не теряла: захомутала-таки шефа. Она теперь – мадам Супина. Нервная, резкая, подозрительная, с намечающимся вторым подбородком, зато с новой квартирой и надежным штампом в паспорте.
А что же Маня? Где она? За ее столом сидит новая розовощекая девчонка. Она хлопает круглыми глазищами и жадно слушает удивительные рассказы Елены Стефановны про легендарную Голубцову.
– Ну, и что, как же она его спасла – этого героя-водителя? – спрашивает глазастая Светочка, заправляя за ухо волнистую непослушную прядь.
– О, это тоже подвиг, детка. Только избранным вселенная дает такие силы, – кивает значительно Утка, прижимая платочек к глазам.
– Ага, вселенная! – басит из-под пальмы Наталья Петровна. – Это тетка покойная, а не вселенная ей дала квартирку в Москве в сто метров. Вот и весь Манькин подвиг.
– Она продала квартиру, чтобы сделать операцию своему Трофиму? – изумляется Светочка.
– Она сделала по уму, тут ничего не скажешь! – грохает Блинова. – Квартиру они продали маленькую, Трофимову, и операцию ему сделали на «ура». И ничего не за границей, а у нас, в хорошем медицинском центре.
– Да, слава Богу, этот чудесный мужчина встал на ноги. Все по великим законам добра и справедливости, – пафосно воздевает личико Утинская.
– А Голубцова вышла замуж за Трофима, да? Она же ведь его не любила? – спрашивает Светочка.
– Конечно, любила, детка, и сейчас любит. Мы сами подчас не понимаем, что есть любовь, а что – наваждение.
– Вот тут ты, Стефанна, права. Вечно мы, бабы, как обморочные от любви становимся. Но у Маньки закалка не наша – сибирская!
– А я, между прочим, с Урала, – с гордостью произносит Светочка.
– Ну, тогда тоже своего дальнобойщика с квартиркой найдешь. Это у вас, приезжих, ловко получается, – язвит Блинова.
– Ната, ну что ты все выворачиваешь в негатив? Нельзя же так! Это очень светлая и очень грустная история. И, я надеюсь, Манечка счастлива.
