Владимир Лорченков - Возвращение в Афродисиас
Отель Фетхие
…От размышлений меня отрывает Настя. Широко раскрывает глаза, смотрит в немом ужасе за плечо мне. Неужели, дух убиенного чалдона? Резко оборачиваюсь, кулаки на изготовке. Отбой! Нападения не предвидится. Но во дворе и в самом деле происходит что‑то странное. Поднимаемся, оставляем гостеприимному «бою» номер комнаты — чтобы знал, кому вписывать в счет глоток воды, спровоцированный тоннами перца, добавленного в еду без спроса — и становимся у стекла. Из грузовика с надписью, весьма вольно трактованной мной как «Хлеб», выскакивают по одному люди. В наручниках. Лица уставшие, синяки под глазами. Тощие, шатаются. Бегут по коридору из собак и охранников, прямо в отель. Спотыкаются. Их бьют дубинками. По спинам, по ляжкам. Беззлобно, но чувствительно. Женщинам задирают юбки дубинкой же, мучители гогочут. Из кабины выходят двое. Шофер и, очевидно, главный. Одет в стильный мундир, наподобие того, что носили в войсках СС. Фуражка. Гладко выбрит. Щеголеват. Расписывается, едва глядя, в журнале, поднесенном владельцем отеля. Идет в ресторан, чеканя шаг, вскидывает руку в приветствии на входе. Столик уже готов. В центре зала, на четыре прибора. Свечи. Бутылка хорошего вина. У стены выстроились две дюжины официантов. Люди, которых выволокли из автобуса, сидят за низким длинным столом у стены, едят из мисок какую‑то баланду. Что там? А, чечевичный суп! Хлебают, неловко поднося обе руки к лицу. Наручники с них так и не сняли. Щеголь‑офицер усаживается, скучающе оглядывает зал. Никого, кроме нас с Настей. Кивает небрежно хозяину гостиницы, слушает шепот, брезгливо отодвигая ухо. Приветливо улыбается нам с Настей, машет, просит разделить скромную трапезу. Мы сыты, но все так красиво и вкусно, что постепенно входим в раж, набиваем желудки еще раз. Осман — он представился, галантно поцеловав руку Насте, — просит не стесняться, тут все равно на целый полк, а он путешествует один. И компания ему ценнее любого блюда. Особенно — компания такой прекрасной леди, и, не успеваю я разнервничаться, такого мужественного господина. Он счастлив нас встретить. Мы ведь коллеги в каком‑то смысле. Нет‑нет, я никогда не служил в армии! Так и он не служил! Осман гид, как и я. Просто по воле обстоятельств вынужден сопровождать группу вот этих — небрежный кивок в сторону несчастных, — ничтожеств. Ах, если бы мы знали, как ему хочется в Париж! Лондон! На худой конец, Вена! Мы бывали на Марияхикельштрассе (венский аналог московского Арбата — прим. авт)?! Нет, мы не бывали на Марияхикельштрассе. Голубчики! Да это же преступление! Осман оказывается, как и все молодые образованные турки, настоящим денди. Знатоком и ценителем вин, искусства, картин, Европы. Он начинает нам рассказывать о нерве Вены, о Марияхиккельштрассе. Об Альбертине (музей в Вене — прим. авт.). Проводит экскурсию по центру Вены… С закрытыми глазам!. Опера. Венский собор. Чуть ниже — остатки римского гарнизона. А теперь перейдем дорогу. Берем вправо. Оп‑ля! Университет! Нет, не этот советский новодел в виде солдата с золоченым щитом… На него смотреть не станем. Лучше сразу в Оружейную палату дворца Марии. А еще лучше — в императорскую сокровищницу. Но что все эти перчатки кардиналов 9 века и копье святого Дагоберта в сравнении с подлинным сокровищем, что дарит нам жизнь?! Картины Моне, улыбка прекрасной женщины… Настя краснеет. Я замечаю, как она хороша, когда вспоминает, что женщина. Сегодня на ней юбка, пышная, такие моя жена презрительно называет «баба на самоваре». Ирония простительна. С телом, гибким, как змеиное, с бедрами, которые спорят с «золотым сечением», можно позволить себе издеваться над несчастными, что прячут чересчур широкие бедра. Зато верхом Анастасия бросает молчаливый вызов незнакомой ей женщине. Ее бюст похрюкивает нам с Османом в лица, белеет задницей молочного поросенка. Я теряю дар речи. Пытаюсь вернуться в ночь, в звезды, в реальность ресторана. Прошу объяснить, как все‑таки… О, так я новичок! Осман оживляется, рассказывает нам историю своей группы. Ничего особенного. Пара десятков бездельников из Франции, Германии, Италии. Разношерстный сброд… достатка выше среднего. Любители исторических экскурсий. Заказали как‑то тур по средневековым замкам побережья. В пути стало понятно, что все они из состоятельных семей, все прилично зарабатывают. Не экономили. Давали на чай. Безропотно платили за все. За аутентичные обеды в аутентичной турецкой деревне, выстроенной на отшибе, специально, чтобы вытряхивать деньги из туристов. За крабов, которых тут как грязи, даром ешь. За воздух. За пение птиц. Просто платили. Решено было не отпускать такую сладкую группу из страны. Это же чистый доход! Но как их удержать? Наркотики, алкоголь? Вроде бы, все люди образованные. Ну, а потом подумали, и сама тематика тура подсказала выход. Придумали в средневековом ключе превратить группу туристов в рабов и отправить их по этому маршруту вечно. Вот их и возят от средневекового замка к античному городу в закрытом фургоне, как узников ГУЛАГА. Седьмой год! На месте выгружают, потом проводят по улицам, осыпая побоями — чтобы подавить волю к сопротивлению. Вечером привозят в отель. Утром будят, насильно кормят завтраком и… Контакты с миром запрещены. Когда сумма контракта истекает, их бьют, заставляют написать или позвонить домой, попросить прислать денег еще на один тур. Они ездят по маршруту вот уже седьмой год! Дураки не понимают своего счастья, ведь у них жизнь не жизнь, а сплошное путешествие, один праздник! Море, солнце, древности! Люди мечтают о такой жизни! Но только не наши неблагодарные свиньи, о, нет! Осман вошел в раж, стал кричать, брызгать слюной. Встал, отвесил пару пощечин одной из пленниц — бедняжка от страха боялась даже голову отдернуть, только всхлипывала, — походил по залу, успокоился. Официант налил еще вина. Кстати. Почему я не пью вина? Подагра. О, пустяки! Он сегодня же пришлет мне одну из своих рабынь, она работала доктором, да еще и преподавала медицину в университете Берна. Огромное спасибо! Пустяки! Не поймите неправильно, зажигает сигарету Осман, задумчиво выдувает дым к потолку. Официант распахивает двери на террасу, включает проигрыватель с тихой классической музыкой. Рабов уводят ночевать в специальный подвал. Сначала с ними пытались договориться по‑хорошему. И первые год‑два так все и было. Они ездили без наручников, их не били, сносно кормили. Но потом им показалось, что они, видите ли, «знают все эти места наизусть» и им «пора бы уже вернуться домой». Наизусть! Да красоты этой страны так необъятны — тысяча и одно благословение им, — что и жизни человеческой не хватит, чтобы их изучить. Домой?! Кретины! В общем, люди глупы, злы, и не ценят своего счастья. Их заковали в цепи, стали возить насильно. Иногда сажают за весла галер, тогда это называется «волнующее морское путешествие». Как рабы переносят тяготы своего блаженства? Ну, кто‑то попробовал бежать, кто‑то пытался звонить домой, периодически в Средиземном море вылавливают бутылки, заполненные письмами, как письма — отчаянными просьбами о помощи. Потеха для всего побережья! Конечно, о злополучной группе Вечных туристов знают все местные жители, вздумай кто из гяуров бежать, Осману сразу сообщат, и беглеца поймают. Накажут, как следует. Правда, последнее время туристы, кажется, сломались и оставили даже и мысль о побеге. Стали шелковые, как белье на фабрике в Смирне, которым владеет его дядя (Осман дает нам визитную карточку дяди). Скромные, как машинистки на заводе по производству деталей для тракторов, которым владеет его тетя (Осман дает нам визитную карточку тети). Сладкие, как пахлава и сиропы на фабрике по производству сладостей, которой владеет его сестра (Осман дает нам визитную карточку сестры). В общем, овечки. А он их пастух. Тур занимает два месяца. За это время они посещают побережье Турции у Средиземного моря, внутреннюю Турцию, и немножко Стамбул. Зимой их возят в Восточную Анатолию. Шесть раз по два равно двенадцать. Осман знает, он закончил школу! Круглый год — поездка. Караван. Кругосветное путешествие. Везде надо оставить на чай. Везде — заплатить. Все просто. Они, как все западные люди, тупы, куда‑то спешат, суетятся. А Осман и его компания, они подарили этой группе туристов вечное блаженство. Вечный кайф. Рай. Браво! Мы рукоплещем. В номере Настя моет руки, и спрашивает, чем бы мы могли помочь этим несчастным. Ни одной идеи. Раздается стук в дверь. Открываю, это доктор из Берна. Загорелая женщина лет сорока, подтянутая, худощавая. Говорит, господин Осман послал осмотреть мою ногу, и вообще подарил на всю ночь. Только просит себя не баловать, она наглая тварь. Осматривает мне ногу, пишет рецепт, дает советы. Меньше мяса и спиртного, шепчет, боясь даже на лицо мое взглянуть. Я поднимаю ее за подбородок, глажу по щеке. Настя, молча, стоит у окна. Жестом велю снять с себя юбку. Подвожу рабыню, хватаю за затылок, сую Насте между ног. Вижу, моя возлюбленная сбрила там все — а была короткая, но поросль, — так что ничто не мешает насладиться великолепными пейзажами. В сравнении с ним любое побережье бледнеет, как в утренней дымке. Докторица лижет Настю, та краснеет, идет пятнами, пыхтит, пытается пристроиться поудобнее на подоконнике. Рабыня входит в раж. Перетаскиваю их на диван. Сучки даже в это время стараются не расцепляться. Настя все сжимает свои гигантские груди, которые вот‑вот лопнут из‑за корсета. Спешно расшнуровываю. Проверяют корму медика из Берна. Там уже полная течь, как после бортового залпа фрегата. Отлично выдрессировал их Осман! Настя, выскочив из одежды полностью, мечется по простыне, душит ногами женщину, та наяривает, а я пристраиваюсь, наконец, сзади. Скачу, вздымаясь над холмами. Что там за гребнями? Английский горнист печально играет сигнал в наступление. Вот‑вот пойдет конница на Балаклаву. Доктор из Берна приветливо машет хвостом над крупом. Я раздвигаю тугие ляжки, я протыкаю ее палашом. Рана разверзлась. Из нее на землю текут ручьем спелые яблоки, сушеные сливы. Все десерты мира. Прихожу в себя на загорелом, стройном теле, вцепившись в волосы, кончаю прямо в нее. Раба не возмущается. Это уже не свободная женщина Запада. Ее поставили на место. А где же ее место? В мохнатке. Там, и только там. Надо мне и Настин мрамор обтесать, как следует. Выползаю из доктора, тычусь в лицо Анастасии. Та, размякшая, все принимает. Восстаю. Сажусь на подушки, вытягиваю больную ногу. Чувствую себя Наполеоном. Женщины мои, как мелкие германские князья и короли, ублажают меня, словно французского тирана, глядя снизу, по‑собачьи. Время от времени забавляюсь, постукивая своей геркулесовой дубинкой по лицам. Раскраснелись, и лишь пытаются поймать ртом. Ни слова протеста! Подумываю сдать Анастасию на галеры Османа. Потом забываю об этой мысли: доктор лижет мне грудь, Настя соскальзывает под меня, качаюсь на них двух, как на тихих волнах пляжа Капуташ. Долго, долго, долго‑предолго, так долго, что когда слышу шум приближающейся волны, то и перевернуться не могу, гляжу себе в небо, салютую облакам, да улыбаюсь в ожидании неминуемого. И оно настает. Я бурно и долго кончаю, пара порций достается Насте, после чего проказница пережимает мне корень, с хлюпаньем снимается с меня, и вставляет в сладкого медика. Разжимает пальцы, глядит зад, и я продолжаю спускать. Швейцарка верещит, пытается размазать себя по простыням. Охотник века! Одним выстрелом обрюхатил двух! Тяжело дыша, иду в ванную, а доктор уже тут как тут. Мылит меня, массирует. Спрашивает, доволен ли я. Да, говорю. И настолько, что вознагражу старания. Стучим с Настей в дверь Османа. Тот открывает с улыбочкой, на коленях перед ним какая‑то девка, знай, старается. Да, мой друг, говорит Осман. Не стоит благодар… В это время я делаю шаг назад, вперед выходит докторица и ее товарищи по несчастью. Кандалы их перепилены. Осман бледнеет…
