Яна Розова - Слабая, сильная, твоя…
Мама, конечно, доложила Мортону, что я звала мужа в окно однажды ночью, а теперь снова молчу, но он сказал, что я смогу заговорить, когда сочту нужным. Я и заговорила, когда сочла нужным. Перед самым отъездом мне вдруг пришла в голову простая и гениальная мысль: а ведь этот лис Мортон в курсе всего! Иначе и быть не может. Как же он констатировал смерть живого человека!
С того момента, когда я узнала Мира, стоящего ночью под окном моей квартиры, я ни разу не подумала: а что, собственно, происходит на самом деле? Просто не думала — и все! Наверное, сначала мое подсознание давало возможность оправиться физически и эмоционально, и только теперь, когда я была вполне здорова, разум начал свою работу. Говорят, что умственный труд тяжелее физического, он требует больше энергетических затрат. Будучи здоровым человеком, я могла решить загадку исчезновения мужа.
Действительно, почему Мир бросил налаженное дело в момент взлета? Ведь был получен кредит от Дюваля, куплены цехи мсье Бриссара и завязаны связи с испанскими виноградарями. Да Мир мечтать не мог о таком еще три года назад, а теперь взял и все бросил. Неужели снова мафия? В сущности, на момент мнимой смерти Мира конфликт с этим новым французским Корлеоне только разгорался и мы находились под защитой полиции. После «смерти» Мира полиция пыталась допрашивать меня, и возле палаты с неделю сидел парень в форме, проверяя посетителей. Но потом они отстали. Может, Мир скрывается как свидетель, по какой-нибудь там программе защиты свидетелей?
Надо идти к Мортону, решила я. Накануне отъезда мы с мамой пришли к нему попрощаться. В приемной я сделала маме знак остаться за дверью и подождать. Она заметно удивилась, но послушно уселась в мягкое кресло, аккуратно расправив новую льняную юбку цвета кофе с молоком, готовая ждать столько, сколько надо для здоровья дочери.
Я вошла в белый кабинет. Доктор сидел за своим рабочим столом. Увидев меня, он поднялся и пошел мне навстречу, чирикая, как я чудесно выгляжу и как он рад меня видеть. Его ждал сюрприз:
— Где мой муж, доктор Мортон? — спросила я, даже не поздоровавшись.
У эскулапа вытянулось лицо, будто он увидел говорящего крокодила. Но врачи — особые люди, он быстро справился с собой и нарочито восхищенным тоном, оттягивая объяснения, произнес:
— Вы уже заговорили, дорогая! — И добавил невинно: — Общение с мсье Дювалем вам на пользу!
Конечно, он же читает газеты! Я решила проигнорировать выпад.
— Что на самом деле произошло с моим мужем, мсье Мортон?
— Дорогая, вы знаете, что произошло. К сожалению, он был обречен на мучительную и долгую смерть, но предпочел поступить как мужчина. Мы, врачи…
— Доктор Мортон! Я своими глазами видела Мира живым и здоровым. Я хочу знать, что произошло.
Он помолчал. Потом заговорил тоном профессионального психоаналитика:
— Дорогая, кто-нибудь, кроме вас, видел мсье Шахова после его смерти?
Вопрос был задан в форме, предполагающей, что больной сам скажет, что он спятил, но я сдаваться не собиралась. Моя жизнь была поставлена на карту.
— Никто не видел, но я в полном порядке. Я знаю, что это был он. Я видела его нос.
— Ах, нос! Это серьезно. К сожалению, во Франции у многих людей есть носы. Даже такие характерные, как у мсье Шахова. Но, серьезно говоря, дорогая, я думаю, что вам действительно надо сменить обстановку. Вы перенесли тяжелую утрату. Все же вы восприняли смерть вашего мужа намного глубже, чем это могло бы показаться со стороны. Вы опять бледнеете! Присядьте сюда! Изабелла! Скорее бригаду кардиологов!
Но со мной все было в полном порядке. Я побледнела от злости. Надо же! Он делает из меня спятившую дуру. Я бодро развернулась на каблуках и вышла вон, с размаху хлопнув дверью. На пороге я столкнулась с Изабеллой и, пролетая мимо, бросила ей:
— Доктору Мортону плохо! Ему срочно нужна хорошая клизма для мозгов.
Изабелла вытаращила глаза, а я направилась к выходу, позвав маму жестом.
Глава 42
На улице ошарашенная мама стала трясти меня и радостно причитать:
— Ты заговорила, я знала, что доктор Мортон поможет! Какое счастье, надо немедленно сообщить Сержу. Он будет рад! Какое счастье!
Я обняла маму и постояла так, ожидая конца всем излияниям. Потом молча остановила такси, и мы поехали домой. Завтра мы будем в России.
На следующий день, с утра пораньше, прибыл Серж Дюваль с букетами, подарками, поцелуями. Мама жестами пыталась объяснить, что я говорила вчера. Она показывала на меня, на свой рот, на себя, на свой рот, Дюваль смотрел на нее как баран:
— Что такое, мадам? — вопрошал он по-французски. — Что с Элен? У нее болит рот? Нельзя целоваться? — Кому что! Дюваль жаждал страстного прощания. — Элен, что происходит?
— Лена, ну скажи ты ему! Ну, со мной не хочешь говорить, но скажи человеку, что произошло!
Вся эта суета утомляла. Мне вообще было нехорошо. Всю ночь я прометалась, пытаясь заснуть, пытаясь хоть на пару часов выбросить из головы дурные мысли. Таков уж наш менталитет — мы верим докторам, и я тоже боялась поверить. Он сказал, что Мир умер! Но я видела его живым. Почему бы не сказать мне правду! Я же живая, мне же больно. Утром сердце билось в горле, пот прошибал каждые пять минут, голова кружилась и ломило все тело.
Нет, нет! Мир жив. Я сейчас поеду в Россию, закончу там дела и вернусь назад, чтобы искать его. Найму детективов, пойду в полицию, сделаю все, что только возможно. Я найду его, даже если он прячется именно от меня.
Всю дорогу до аэропорта я держала Дюваля за руку. Перед расставанием отвела чуть в сторону и бросилась на шею. Для этого мне пришлось довольно высоко подпрыгнуть, но надо было, чтобы он меня не забыл, да и объятия с Сержем всегда были приятны. Он держал меня на весу, а я поцеловала его красивые губы, потом потянулась к мочке уха и, нежно лизнув ее, с силой прикусила. Дюваль, не ожидавший столь сладкой для него ласки, ахнул и содрогнулся всем телом. Я высвободилась из его вдруг ослабевших рук и, трижды оглянувшись, пошла к маме. Он стоял на фоне светлой стены, закусив нижнюю губу и держась за мочку уха. На его пальцах была кровь. Я улыбнулась жениху, он слабо махнул рукой. Мама недоуменно наблюдала эту сцену.
Чем ближе самолет подлетал к родине моих предков, тем глубже я впадала в депрессию. Она была похожа на рваный туман, сквозь который мы летели. Все гуще, все плотнее. В Москве мы пересели на другой рейс, чтобы оказаться в родном городе. Я уже почти ничего не видела вокруг. Вселенная для меня уменьшилась до двух рыжих чемоданов из натуральной кожи, подаренных, конечно, Сержем Дювалем. Все вокруг было неживым, все происходило не со мной. Мой дом там, где дом моего мужчины, а здесь нет моего мужчины и нет дома.
