Татьяна Устинова - Персональный ангел
Пусть любит. Если это означает, что он может захватить ее и держать, как работорговец захватывает в личную собственность раба, если это означает, что она будет с ним, он согласен.
Так и быть. Пусть любит.
В конце концов, он ведь не смог поймать ее на фальши. Пожалуй, она не играет с ним в обычные женские игры, пытаясь использовать его в личных целях, как пытались все его женщины. Он очень внимательно смотрел и вряд ли просмотрел бы такую игру. Обмануть его трудно.
Конечно, он слишком ею увлекся, и голова у него не так чтоб совсем холодная. Но ему это даже нравилось. Он чувствовал себя молодым и бесшабашным. И не нужно было принимать никаких решений. Их обоих все устраивало в нынешнем положении дел, когда она мчится к нему по первому зову и не слишком досаждает своими проблемами.
Так ему представлялось.
И в самой тайной, самой темной, самой охраняемой частице души он знал, что все это ложь.
Он попался. Попался, как волк в капкан.
Если она только почувствует его слабость, его зависимость, его неопытность – он погиб. Она разрушит все стены, которые он создал, и он останется на виду у всех, голый, слабый и беззащитный, как тридцать лет назад. Только у него уже нет сил строить все заново.
Ему бы надо бежать, спасаться, а не задремывать в состоянии глупого телячьего счастья, чувствуя под своей ладонью ее горячую гладкую спину.
Первый раз в жизни Тимофей Кольцов решил махнуть рукой на то, что говорил ему его внутренний голос.
Будь что будет, решил он, засыпая. Я не стану с собой бороться…
* * *
Он проснулся в темноте и сырости глухого подвала, где их держал Михалыч. Он не мог дышать. Из угла скалился дьявол.
Ты думал, что я не вернусь? Глупый мальчишка! Я всегда с тобой. Я буду возвращаться и возвращаться, пока ты не поймешь, что меня не осилить.
Загремел замок, и маленький Тимофей бросился в угол, где шуршали крысы, стараясь спрятаться. Может, пронесет, может, просто привели еще кого-нибудь…
Не пронесло. Пришли за ним, именно за ним, и тусклая лампочка в железном наморднике, которую Тимофей ненавидел, не дала ему спрятаться. Они увидели его и потащили с собой.
Он брыкался, кричал и плакал. Он умолял и кусался. Он выворачивался из ненавистных цепких рук, и рыдал, рыдал…
– …Тимыч, милый, что с тобой?! Тим, очнись! Очнись сейчас же! Тимыч!!
Он продолжал вырываться и плакать. Он боролся за жизнь, прекрасно понимая, что однажды не вернется в вонючий подвал – его убьют там, куда тащили сейчас ненавистные руки. Он не мог остановиться и знал, что не справится с ними…
– …Тимофей! Да очнись же!!
Ледяная вода плеснула в лицо. Сдергивая с груди одеяло, он вскочил и метнулся куда-то, сокрушая и опрокидывая какие-то вещи.
Горел свет. Катерина стояла на коленях в разгромленной постели. В руках у нее кинжальным блеском вспыхивал стакан. Вода из него тонкой струйкой лилась на подушки.
– Ничего, – выдавил из себя Тимофей. – Не бойся.
Шатаясь, он прошел мимо нее в ванную. Включил воду. Стал под душ.
– Не подходи ко мне, – приказал он, увидев, как открывается дверь. У него стучали зубы. – Я сейчас.
Наверное, он сильно ее напугал, потому что она отпрыгнула в спасительную глубину квартиры, как заяц.
– Я сейчас, – шептал он, глядя в закрытую дверь, – сейчас…
Он вышел не скоро, после того, как сосчитал все прожилки на мраморе и все дырки в душевой насадке. Он не мог прийти в себя. Он трусил, ожидая неизбежных вопросов, и придумывал, как можно ничего не объяснять. И не придумал.
Она сидела на кухне все с тем же стаканом в руках и смотрела на него дикими глазами. Он подошел и вытащил стакан у нее из пальцев.
– Может, чайку попьем? – сказал он фальшиво, ненавидя ее и себя. Ведь он знал – знал! – что должен быть один. Он не может разделить это с другим человеком!
Она смотрела на него как на чудовище, вылезшее из преисподней. В некотором смысле так оно и было, подумал он отстраненно.
– Наверное, тебе лучше сейчас уехать, – предложил он спокойно. – Прости, что напугал тебя. Или можешь лечь в той спальне. Там все готово.
Он плюхнул на подставку чайник и боком обошел Катерину, стараясь не коснуться ее.
Потом он все обдумает. Сейчас главное попытаться от нее избавиться. Он не мог видеть ее напряженное белое лицо.
– Кать, все в порядке, – повторил он резко. – Я не буйнопомешанный. Я не опасен. Слышишь?
Она встала и неестественно, как лунатик, подошла к нему.
– Что с тобой, Тимофей? – Она взяла его за руку. Он вырвал ее. – А? Что это такое?
Он неожиданно и сильно разозлился.
– Это называется кошмар. Кошмарный сон. Ты это хочешь узнать?
– И часто у тебя такие… сны? – сглотнув, спросила она.
– Раньше были каждую ночь, – ответил он любезно. – Потом пореже. С тех пор, как мы стали заниматься сексом, – совсем редко. Так что это целиком и полностью твоя заслуга. С тобой я стал спать лучше.
– Тимочка, – сказала она, и губы у нее скривились. Она изо всех сил удерживалась, чтобы не заплакать. – Тимочка, бедный мой…
Он смотрел на нее тяжелым мрачным взглядом, бессильно опустив руки. Ему хотелось ее ударить.
– Не смей рыдать, – проскрежетал он. – Я не хочу этого видеть. И не подходи ко мне. Лучше уезжай. Сейчас же. Ну!
Плача, она потянулась к нему и обняла двумя руками мощную шею в вырезе черной майки. Он не мог ее оттолкнуть. Хотел – и не мог. – Тимыч, – она стискивала его шею, и ее слезы катились и падали ему за воротник. Майка сразу промокла. – Господи, Тимыч, хороший мой…
Она почувствовала, как он медленно стал расслабляться. Как постепенно уходит напряжение из каменных мышц.
Он вдруг отступил назад и сел, прикрыв глаза.
– Где у тебя лекарства? – спросила она.
– Верхняя полка справа, – ответил он.
Она нашла валокордин, накапала в чашку и залпом выпила.
– Налить тебе?
Усмехнувшись, он покачал головой. Он не принимал успокоительное. Никогда.
Деликатно щелкнул вскипевший чайник. Катерина быстро и неаккуратно заварила чай и подвинула Тимофею чашку.
– Пей.
– Нас было трое, – сказал Тимофей. – Еще брат и сестра, оба младше меня. Имен я не помню. Родители, конечно, пили. Мне было лет… пять, наверное, когда папаша, напившись под Новый год, запер нас в квартире. Мы просидели одни дней восемь. Об этом потом даже в газетах писали. Мы съели обои, тряпки, вату из матраса… Потом соседи нас как-то выручили, не знаю как. Несколько раз нас устраивали в детский сад… Я помню потому, что там кормили. Однажды родители сильно дрались, и мы убежали на улицу. Была зима, сестренка простудилась и потом быстро умерла. Ее долго не хоронили – она лежала в кухне на полу, это я тоже помню. Я не ходил в школу – сразу понял, что можно не ходить, заставлять меня никто не собирался. Я в зоопарк ходил. Там была девушка, Маша, она позволяла мне помогать ей и подкармливала. Это были лучшие дни моей жизни, понимаешь? Потом она уехала. Замуж вышла и уехала. А я остался один. У тебя есть сигареты?
