Мария Ветрова - Верни мне любовь. Журналистка
После того как за фотокором закрылась дверь, я перевела дыхание и согнала со своей физиономии озабоченное выражение. Снимки, которыми я нагрузила Рудика, пригодиться могли всегда, но никакой срочности в них, конечно, не было. Я очень надеялась, что метод моей покойной подруги сработает по отношению к несчастному Гофману и необходимость заняться делом хоть как-то удержит его на ногах, поможет справиться с горем… Если не считать тети Вали, Рудик был едва ли не единственным человеком среди нас, страдания которого казались по-настоящему глубокими, искренними… Насколько я знала; поняли это даже менты, опросившие Гофмана исключительно формально и пока что больше его не трогавшие.
Хоронили мы Милку в закрытом гробу. Судя по всему, даже ментовским медикам не удалось вернуть лицу моей мертвой подруги его изначальную красоту… Возможно, именно поэтому и по сей день в моем сознании момент Милкиной ужасной смерти запечатлен куда ярче, чем ее похороны.
Отчетливее всего запомнилось кладбище, напоминавшее отчего-то огромную общагу — голую, неуютную, насквозь пронизанную казенщиной… Домодедовский погост, ставший местом последнего прибежища моей подруги, был открыт всем ветрам, которые, похоже, дуют над ним всегда, а не только в тот день, когда плотная толпа коллег Милы стояла сгрудившись вокруг свежевырытой могилы… С тех пор я и ненавижу ветреную погоду, навечно увязавшуюся в моем сознании со смертью и — с одиночеством…
Рядом со мной постоянно находилась тетя Валя, кажется решившая после смерти Людки опекать меня, ее ближайшую подругу. Обе мы были не в состоянии плакать. Но тетя Валя, плечо которой оказалось прижатым в толпе к моему, производила впечатление окаменевшей в своей неподвижности. Я же, напротив, ничего не могла поделать с пронизывающей все тело дрожью.
Прямо напротив нас, по другую сторону ямы, рядом с которой стоял заколоченный Милкин гроб, находились Григ с Оболенским, Анечка и хмурые, не поднимавшие глаз «близнецы».
Конечно же Григорий, как и положено по протоколу, говорил какие-то слова, что-то сказал и Корнет. Но что — я просто-напросто не слышала… Мой взгляд выхватил из толпы еще двух человек: Кирилла Калинина с высоконьким мальчонкой, старавшимся не смотреть в сторону могилы и, судя по выражению его лица, решительно не понимавшим, для чего отец притащил его на столь мрачное мероприятие… При виде мальчика я невольно вздрогнула: у Милкиного сына были в точности такие же, как у нее, вьющиеся рыжеватые локоны и такие же глаза — живые, блестящие, смышленые… Я отвернулась.
Спустя какие-то двадцать минут все было кончено: на месте ямы вырос довольно крутой холмик, сплошь уложенный венками, с воткнутым посередине православным крестом, хотя, насколько знаю, никто из наших ведать не ведал, крещена ли Милка вообще. Толпа начала понемногу редеть, потянувшись по узкой тропинке в сторону далеких металлических ворот. Еще через несколько минут возле Милкиной могилы осталось всего несколько человек, включая нас с тетей Валей, Оболенского и Кирилла с Сашкой, нетерпеливо дергавшим отца за руку. Григория среди задержавшихся не было, когда он ушел, я не увидела.
Только тут я и вспомнила о «моем» венке, заказать который взялась вместо меня тетя Валя.
Подойдя к могиле, я начала по мере возможности осматривать ленты, трепещущие на ветру, чтобы прочесть «свой» текст. И тут я увидела это!
То был совершенно особый венок, увитый искусственной хвоей и какими-то почти черными цветами. Но главными были не цветы, а надпись, идущая по широкой, тоже черной ленте, исполненная яркими золотыми буквами, куда более крупными, чем на остальных венках: «КАЖДОМУ ВОЗДАСТСЯ ПО ДЕЛАМ ЕГО… ТЕПЕРЬ ТЫ ЭТО ЗНАЕШЬ!»
Видимо, я закричала. Потому что возле меня моментально оказался Корнет, оттеснивший тетю Валю, и — словно материализовавшийся из воздуха Потехин.
— Там… Там… — Я хватала ртом воздух, не в силах продолжить, однако Николай Ильич догадался проследить за моим взглядом и в мгновение ока ухватил суть. Бросив что-то через плечо, он повернулся ко мне, уже благополучно рыдавшей на плече у Корнета, даже не пытавшегося меня утешить. Оболенский тоже углядел эту ленту и наверняка был потрясен ничуть не меньше.
— Это не я… не мой, — захлебывалась я от слез и ужаса, — не я, не я…
— Деточка, конечно же не ты. — Тетя Валя первой пришла в себя и, отодрав меня от Оболенского, прижала к себе. — Никто и не думал, что это ты, — пыталась она втемяшить в мою окончательно отупевшую башку. — Вон твой венок, вон, видишь?… Во-он тот, с розовой ленточкой…
Тетя Валя уговаривала меня как маленькую, хотя и по ее лицу вовсю текли слезы… Господи, сколько же мужества было в этой женщине!..
Мне так и не суждено было узнать, в каких именно словах я распрощалась со своей единственной подругой, вылепившей своими властными руками мою нынешнюю судьбу. Последнее, что я увидела, прежде чем вновь овладевший ситуацией Оболенский решительно повел нас обеих с Валентиной Петровной прочь от могилы, были мальчики Потехина, паковавшие в прозрачный полиэтилен ужасный венок с черными цветами и горящими в лучах солнца словами, которыми проводил свою жертву в могилу Милкин убийца…
22
Во второй раз за последние дни мне довелось проснуться, точнее, очнуться от мучивших всю ночь кошмаров, под голос Оболенского. Но теперь уже — в своей собственной комнате. С трудом высвобождаясь из липких объятий ночных ужастиков, в которых вновь и вновь передо мной прокручивался финал роковых редакционных посиделок и падающая с навеки искаженным лицом Милка, я не сразу вспомнила и поняла, откуда в нашей с тетушкой квартире взялся Корнет. Словно сквозь туман, деталь за деталью проступил наконец вчерашний день и вечер.
Ни я, ни Виталий на поминках, организованных в редакции, не были. Прямо с кладбища, после моей шоковой находки, Оболенский, запихнув меня в свою «девятку», отвез домой, к тетушке. Познакомились они по ходу дела, без моей помощи, потому что помощь требовалась мне самой: в жизни не думала, что на свете после моего развода с Григом осталось хоть что-то, способное привести меня в состояние невменяемости… Если ничего не путаю, Лилия Серафимовна все-таки организовала на скорую руку поминальное застолье. Совершенно точно — они с Оболенским почти сразу нашли не только общий язык, но и общие темы для разговора. И теперь, услышав голос Корнета из соседней комнаты, а также заметив краем глаза свернутую постель на кушетке в моей комнате, я пришла к выводу, что их общение затянулось на довольно длительное время: тетушка ночевала в моей спальне исключительно в тех редких случаях, когда ее собственная тахта оказывалась занята припозднившимся гостем.
