Джастин Скотт - Женщина без мужчины
Включили прожекторы, реостат увеличил яркость люстры. В поток света устремились манекенщицы «Котильона».
Классические норки, меха черные как ночь или с благородной сединой проплывали мимо в волшебном параде. Музыка плавно менялась от классики до разнузданного рока. И мех, и тела манекенщиц подчинялись волшебной палочке дирижера. Натали была заворожена этим зрелищем, хотя ясно ощущала, что многими зрителями каждый шаг манекещицы оценивается в цифрах, умноженных на количество купленного товара. А то, что сверкают фотовспышки и раздаются аплодисменты, лишь гарнир к дорогому кушанью.
Один особо энергичный фотограф все время мельтешил перед ее глазами. Он улыбнулся ей, она ответила ему тем же. Ей хотелось его поощрить. Не так давно парень поведал ей, что у него на шее большая семья, а за пару хороших фотографий с показа «Котильона» его могут взять на постоянную работу в парижский «Вог».
Наступил тот момент, который у всех завсегдатаев показов мод вызывал дрожь в коленках и мурашки по коже. Демонстрировались меха, которые никто не купит. Не было сумасшедшего, который мог бы заплатить такую цену. Но был расчет, что где-то есть такой международный вор, политик или фальшивый банкрот, желающий потешить свое тщеславие или отблагодарить свою «массажистку».
Девушки, чьей кожи касались эти драгоценные меха, уже не чувствовали себя живыми. Ни один самый придирчивый наблюдатель не заметил бы даже капельки пота на их коже, нескольких волосиков, выбившихся из безукоризненных причесок, дрожи волнения. Они были как камни в ювелирной оправе.
Уоллес взял в руки микрофон на гибком сверкающем в лучах света кабеле.
— «Котильон» не волнует война цен на рынке мехов и иностранная конкуренция. Наши покупательницы сами зарабатывают деньги и сами тратят их на то, что хотят купить. Мы не торгуем дешевкой, не используем труд нищих в других странах. Мы живем в богатой стране, мы сами богаты и продаем свои изделия тем, кто уверен в своем будущем. Молодым женщинам и девушкам, кто не опускает голову, а вздергивает свой носик кверху и чует свежий ветер удачи. С сегодняшнего дня «Котильон» вкладывает миллионы долларов в рекламу истинно американских изделий высшего качества. Это работа для тысяч американцев, их заработок, их налоги, их покупки и наше общее благополучие.
Натали окинула взглядом аудиторию. Сколько было там смертельных врагов вроде Стива Вайнтрауба, нажившихся на дешевом азиатском импорте!
Уоллес продолжал:
— Поднимем бокалы, леди и джентльмены, за «Котильон» и за наших покупательниц, за женщин, которые сами прокладывают себе дорогу в жизни!
Натали понимала, что этот тост произнесен ради нее.
Это поняли и те, кто ее ненавидел, завидовал ей или ревновал к Уоллесу. Но все ее враги пригубили шампанское и на время затаились. Это был момент ее торжества!
Речь Уоллеса добавила ей уверенности в себе. Она досконально знала вкусы и возможности будущих покупательниц. Она столько лет вращалась в среде работающих молодых женщин, когда занималась банковской деятельностью. То, что Уоллес и вместе с ним фирма «Котильон» поверили ей, стало воплощением ее мечты.
— Как тебе понравился наш спектакль? — шепотом спросил ее Уоллес.
— Ты превосходный режиссер!
— А ты — автор!
Блондинка в вечернем платье внезапно возникла в двух шагах прямо перед ними. Ее обнаженная рука взметнулась вверх. Взгляд Натали привлек сверкающий бриллиантовый браслет, стягивающий ее руку чуть выше черной перчатки. Но тотчас же Натали заметила кое-что другое, совершенно неожиданное, во что невозможно было поверить.
Пальцы, туго обтянутые черной перчаткой, сжимали небольшой тупорылый револьвер. Соскользнувший на мгновение вниз рукав платья скрыл и руку в перчатке, и револьвер. Никто, кроме Натали, не заметил оружия в руке блондинки. Вокруг все сверкало и искрилось. Хлопали пробки, и шампанское, пенясь, лилось в бокалы.
Внезапно появившийся и исчезнувший револьвер в черной руке застыл перед глазами Натали словно на фотографии, наложенной на предыдущий снимок. Сквозь нее проступали картина праздника, оживленные лица гостей, улыбающийся Уоллес, собравшийся произнести очередной тост.
Мысли Натали во много раз опережали ее способность действовать. Она не увидела, а скорее почувствовала, как напряглись мышцы незнакомки под тонкой тканью платья, как сузились ее глаза, как стиснулись зубы.
Натали потянулась рукой к револьверу, чтобы перехватить его, но ее пальцы схватили лишь пустоту. Натали опоздала.
Револьвер дернулся. Раздался хлопок, ничем не отличимый от хлопков открывающихся бутылок шампанского.
Уоллес замолк на полуслове словно поперхнулся и с удивлением взглянул на Натали. На его лице было такое выражение, как будто он только что понял, что совершил какую-то ошибку.
Натали показалось, что губы неизвестной женщины шевельнулись. Она прошептала что-то, прежде чем вновь скользнуть за спины гостей и исчезнуть как призрак в праздничной толпе.
Глаза Уоллеса стали вдруг удивительно печальными. Как будто он горько сожалел о чем-то, известном лишь ему одному. Он наклонился к Натали. Он уже падал, когда она подхватила его.
— Полюбуйтесь на эту парочку, — сказал кто-то. — Они опять целуются!
Книга первая
НАТАЛИ БЕЗ УОЛЛЕСА
1
В первые минуты после трагедии Натали существовала как бы в двух измерениях. В одном Уоллес был мертв и она умерла вместе с ним. В другом она еще на что-то надеялась и поэтому находила в себе силы что-то говорить, как-то двигаться и отвечать на вопросы полицейских. Каждый инспектор начинал разговор с одной и той же ошибки:
— Ваш отец…
— Мой муж, — тихо поправляла она и повторяла, черпая в этом какую-то крайне необходимую ей в данный момент твердость: — Мой муж. Мой муж.
— Простите! Какого года рождения был мистер Невски?
— Уоллесу было за шестьдесят.
Полицейские расхаживали по каюте, огромными ручищами трогали разбросанные повсюду меха. Манекенщицы использовали каюту владельца яхты для переодевания потому, что здесь было много хороших зеркал, и, поспешно покинув ее, оставили все в полном беспорядке. Везде были заметны следы их пребывания: рассыпанная пудра, кисточки для макияжа, шпильки и окурки длинных тонких сигарет со следами губной помады.
— А сколько лет вам?
— Тридцать два.
Детективы обменивались многозначительными взглядами.
— А какого возраста была, на ваш взгляд, эта женщина с револьвером?
— Мне показалось, лет двадцать пять.
