Маргарет Этвуд - Телесные повреждения
Иокаста носила металлические цепочки, потому что была нищей. Она их даже не покупала. Она просто совершала набеги на соседние рестораны, вернее на их туалеты. Я всего лишь вынимаю пробку при помощи пары плоскогубцев.
Иногда Ренни любила писать статьи о направлениях в моде, которых реально не существовало, чтобы посмотреть, не сможет ли она их внедрить. Шесть против одного, что она увидит, по крайней мере, с десяток женщин с цепочками от ванной болтающимися на шее, через две недели после того, как выйдет статья. Успехи такого рода давали ей странное удовольствие, кисло-сладкое, люди готовы на все, лишь бы кто-нибудь не подумал, что они отстали от моды.
Обычно ее статьи о дутых направлениях так же приветствовались, как и о настоящих. Иногда даже больше, потому что в них она больше выкладывалась. Это забирало даже редакторов, а если и нет, то они все равно пропускали ее статьи, в глубине души веря — то что написала Ренни, все равно окажется правдой, даже если сейчас это и не так. Когда она не дурит, она необычайно проницательна, говорили они друг другу: похоже, что она может предвидеть будущее.
Если бы я могла предвидеть будущее, сказала Ренни одному из них (тому, кто все время предлагал ей на днях встретиться и что-нибудь выпить), то неужели вы думаете я бы стала тратить свое время на всю эту муру? Цвет женской губной помады, длина юбок, высота каблуков, пластмассовые или золотые побрякушки, какие вы предпочитаете? Я вижу настоящее, вот и все. Оболочку. Внешнюю сторону. Не та уж и много.
Ренни быстро стала специалистом по внешним обложкам, как только впервые уехала из Гринсвольда. (Получив университетскую стипендию: другой достойный путь из Грисвольда для молодой одинокой девушки вел, как она любила говорить, прямо в землю.) Внешняя оболочка определяла, насколько серьезно тебя воспринимали люди, и то, что открывало тебе дорогу в Грисвольде, чаще всего оказывалось в реальной жизни смешным. Например, в Грисвольде очень рано была взята на вооружение синтетика.
Сначала она смотрела, чтобы подражать; позже она смотрела, чтобы не подражать. Потом она просто смотрела. Когда профессоры марксистского толка и крутые феминистки задавали ей жару на вечеринках по поводу фривольности предмета ее деятельности, она в ответ приводила цитату из Оскара Уайлда о том, что только поверхностных людей не волнует внешность. Затем она тактично предлагала внести некоторые изменения в их гардеробе, которые бесконечно улучшат их собственную внешность. Обычно собеседники оказывались достаточно тщеславны, чтобы заинтересоваться, никому не хотелось проявлять дурной вкус.
Большинство людей, которых она знала, считали что Ренни идет на шаг впереди, но в своем собственном восприятии она была сторонним наблюдателем. Ей нравилось занимать такую позицию. Много раз она отмечала типичную позу для артистов, знаменитостей на фотографиях в журналах, рекламных плакатах и, в особенности, на сцене. Зубы обнажены в обворожительной улыбке, руки широко разбросаны в сторону, ладони открыты и демонстрируют отсутствие дурных помыслов, голова откинута назад, горло беззащитно: они себя предлагают, демонстрируют. Она не испытывала зависти. На самом деле ей было за них неловко, за их пыл, за их отчаяние, потому что это было именно отчаяние, даже когда им сопутствовал успех. И это отчаяние заставляет их делать все: раздеваться если нет другого выхода, стоять на голове, все что угодно в этой безумной погоне за популярностью. Она предпочитала быть тем, кто пишет о таких людях, а не тем, о ком пишут.
Ренни закончила первую часть статьи о бижутерии из металлических цепочек и провела некоторое время в раздумьях о заголовке. Наконец она отклонила «Каторжников» и приняла «Цепную реакцию». Будет легко сделать фотографии, но это она оставила журналу. У нее никогда не получались качественные глянцевые снимки.
В одиннадцать тридцать Джейк удивил ее, заскочив домой на «обеденный тяп-ляп», как он это называл. Это было мило, она любила, когда он делал ей сюрпризы. В то время он еще проявлял изобретательность. Иногда, вместо того чтобы входить в дверь, он взбирался по пожарной лестнице в окно, или посылал ей неграмотные, похабные письма, как бы он сумасшедшего, составленные из вырезанных из газет слов. Он прятался в шкафах и напрыгивал на нее якобы из засады. Не считая первого шока, ее это не особенно пугало.
Так что они изобразили обеденный тяп-ляп, после чего Ренни приготовила поджаренные сэндвичи с сыром и они ели их прямо в постели, что оказалось не так приятно, как она предполагала, поскольку крошки и расплавленный сыр попали на простыни; после чего Джейк ушел обратно в офис. Ренни приняла ванную, поскольку ее прошлое было все еще при ней, и она чувствовала, что не подобает идти к гинекологу сразу после того, как занимаешься любовью, не приняв ванную.
— Уже готова рожать? — спросил доктор, его стандартная первая шутка пока он натягивает свои перчатки. — Скоро горючее кончится. — Он говорил это годами. Через полчаса шутки перестали быть смешными.
Несмотря ни на что, пока она шла домой, она продолжала думать в обычном для себя ключе. К примеру, сможет ли она сделать об этом материал. «Рак, или То, что на подходе». Это может взять «Хоуммейкер» или «Чутелейн». Как насчет «Когда кончается горючее»?
Начнет так: «Это случилось с вами, это факт, и прямо сейчас вы не можете в это поверить. Вы привыкли думать о себе, как о личности, но внезапно вы становитесь просто статистической величиной». Умирать, без сомнения, дурной вкус. Но в какой-то момент это может стать направлением, в той среде, которую она знала. Может она вырвалась вперед и в этом.
В самолете разносили теплое имбирное пиво в бумажных стаканчиках и сэндвичи, завернутые в целлофан, из кусочков белого хлеба со слегка прогорклым маслом и тонкого ломтика ростбифа между ними. Ренни вынимает латук: она работала в Мексике и все знает про амебную дизентерию.
Сиденья жесткие, покрытые грубым темно-бордовым плюшем, как в допотопных автобусах. Стюардессы, их две, одна с распрямленными волосами торчком под Бетти Грейбл, другая с косичками, заплетенными цветными лентами, в ярко-розовых платьях с маленькими белыми фартучками. Они передвигаются, покачиваясь, по узким проходам в открытых сандалиях на высоких каблуках, со множеством ремешков, «закидонистых», как назвал бы их Джейк. Когда самолет ныряет, они хватаются за спинку ближайшего сиденья, но, кажется, они к этому привыкли.
Хотя самолет полупустой, рядом с Ренни сидит человек. Не тот белый в пиджаке сафари, тот сидит в самом носу, читая газету, а мужчина постарше, темный. Несмотря на жару, на нем темный костюм и галстук, в котором сверкает маленькая жемчужина. Она замечает, что он взял только половину сэндвича. Когда остатки сэндвичей собирают, он заговаривает с Ренни, пытаясь перекричать шум моторов. «Вы из Канады», — говорит он, скорее констатируя, чем спрашивая. Ему около шестидесяти, высокий с открытым лицом, нос с горбинкой; в нем есть что-то арабское. Выступающая челюсть, нижние зубы слегка выдаются над верхними.
