Вера Колочкова - Витамины для черта
А что - она так, в общем, и поступала после Пашиной гибели: сидела и плакала, и себя жалела. А потом еще и страх на нее навалился. Страх с этой взрослой и самостоятельной жизнью не справиться, страх потерять последнюю опору – Жанночку с Левушкой. Ей даже сон такой часто снился, однообразно–одинаковый : будто стоит она на высокой горе одна, и со всех сторон дуют ветры злые, и вот–вот ее с этой горы снесут, и она с трудом на ногах держится, и замерзает, и ежится от холода, и взывает о помощи…Так и живет последние три года, в бесконечном страхе. Уже сама на себя не похожа стала…
Ася вздохнула, открыла глаза и села. Отогнав от себя пышную шапку белой пены, взяла в руки небольшое овальное зеркало, оставленное Светой на полочке, внимательно вгляделась в свое лицо. Да уж, ничего хорошего. Права Светка, действительно как у больного спаниеля лицо. Очень похоже. Выражение трагической обеспокоенности совсем не шло ему, делало его смешным и жалким. Хотя раньше оно ее вполне устраивало – лицо как лицо, симпатичное, круглое и милое, в обрамлении русых, выстриженных аккуратным каре волос, в меру улыбчивое, в меру наивно–открытое… И когда только успели образоваться эти глубокие морщинки–бороздки на переносице? Видимо, она все время так лоб сильно морщит, сводя горестно брови? И глаза будто опустились внешними уголками, поплыли–поехали вниз в мелкой сеточке морщинок, и выражение у них такое страдальчески–напряженное… Да уж, только длинных свисающих ушей не хватает. Точно — спаниель. Еще и больной совсем.
Положив с досадой зеркало обратно на полочку, она погрузилась с головой в воду, оставив снаружи только лицо, будто спряталась в ласковой и мылкой уютной теплоте. Вот и остаться бы в ней навечно, и не выходить навстречу жизненным тревогам… Только нельзя. Пашки же дома нет. И телефон у него отключен. Где он ночевал–то? Хорошо, если у Маргоши. А если нет? Он же еще про репетицию какую–то говорил… И что это за репетиции такие? Надо учебой заниматься, а не ерундой всякой. Вот пусть только домой придет, уж она с ним поговорит на эту тему. Придется опять и стыдить, и пугать, и плакать. И на жалость к себе давить. И на долг. И на совесть. Мозги вправлять таким нехорошим образом, в общем. А что делать? Господи, как же трудно, как невозможно трудно одной детей на ноги поднимать…
— Свет, ну что, Павлик не пришел? И не звонил? – выйдя из ванной, тут же накинулась она на дочь, честно стоящую у плиты, как и обещала, над сковородкой с сырниками.
— Ну мам, ну успокойся! Что ты, в самом деле! Мало тебе от тети Жанны досталось, что ли? Еще и сама себя изводить будешь!
— А причем тут тетя Жанна, Свет? — обиделась вдруг за свою подругу Ася. – Причем тут досталось — не досталось? Чего–то не пойму я тебя…
— Да чего тут понимать, мамочка? Смотреть же больно, как она с тобой обращается!
— И как, как она со мной обращается?
— Бесцеремонно, вот как. Как с пустым местом. Как с прислугой. Как хозяйка твоя, единовластная владычица…
— Свет, ну что ты такое говоришь, господи… — растерялась вдруг Ася и не нашлась даже, как ей ответить правильно, как объяснить дочери, что она вовсе, вовсе не права в отношении Жанночки. Вдруг подевались куда–то все нужные и важные слова, и вдруг так жалко себя опять стало, хоть плачь… Но плакать она не стала, конечно. Нельзя было ей сейчас плакать. Не тот случай. Надо было изо всех сил сейчас доказать дочери как раз обратное. И потому, проглотив торопливо слезный комок и спешно придя в себя, она проговорила сердито, придав голосу побольше материнской строгости и чуть–чуть, может, скорбности даже: - Ты сама–то хоть понимаешь, что говоришь, дочь? Какая такая владычица? А я что, рабыня, выходит? Тоже, сделала из меня Изауру! Смешно даже. Детский сад какой–то, ей богу… И где ты видела, чтобы хозяева рабам так жить помогали? Они же столько всего хорошего для нас делают! Да если б не Жанна с Левушкой, мы бы давно, давно уже пропали!
— И ничего бы не пропали… — буркнула тихо Света, с досадой поглядев на мать. — С чего бы это мы вдруг пропали–то?
— Да? А как, по–твоему, Пашка в институт бы поступил? На какие такие средства я бы его учить стала, если б не Левушка? Да он давно бы уже в армию загремел! Сейчас сидели б с тобой, пригорюнившись, в ожидании всяких военных событий да страхов–горестей. Нет уж, не хочу быть солдатской матерью. Не по силам это мне. А ты? Ты бы во что была одета, если б не Жанночка? В противные китайские шмотки? Да ты выглядишь всегда, как модель! Прямо глаз мой материнский на тебя не нарадуется! Надо просто учиться быть благодарной, Света! И все! И уметь отдавать себе отчет, откуда и что берется! И вообще, не ожидала я от тебя такого…
— Мам, ну причем здесь шмотки…
Отставив сковородку с недожаренными сырниками в сторону, Света резко дернула за рычажок, отключив голубое пламя, мирно льющееся из газовой конфорки, и уселась за кухонный стол напротив матери. Сложив перед собой руки и нервно сплетя пальцы, она вздохнула и продолжила решительно:
— Мам, не пойду я больше с тетей Жанной ни на какой шопинг! Ну их, эти ее шмотки! Вот хоть убей меня, не пойду!
— Это еще почему? Ты что, Свет… — испуганно пролепетала Ася. – И не думай даже о таком! Она же от души тебя одевает! И вообще — ты страшно обидишь человека…
— От души? Это тетя Жанна – от души? Да не смеши меня, мам!
— А как тогда?
— Ну, уж не знаю как, только не от души! Понимаешь, мне и не объяснить этого так вот с ходу… А только не хочу больше, и все. Внутри у меня что–то сопротивляться начало этому надо мной человеческому насилию.
— Да в чем, в чем насилие–то, Светочка? Тебя одевают! О тебе заботятся! Хотят, чтоб ты хорошо выглядела! А ты – насилие…
— Да. Именно насилие, мам. Она же вертит меня на этих шопингах, будто я кукла неживая! Хоть раз бы поинтересовалась, нравятся мне эти тряпки или нет!
— Ну, знаешь! Дареному коню в зубы не смотрят!
— Ну да, все так, конечно! А только от этого коня почему–то подальше держаться хочется! Такое чувство иногда возникает, что она меня не одаривает, а наоборот, отбирает у меня что…
— Господи, Свет, опомнись! Ну что, что она такое может у тебя отобрать? И сама не понимаешь, что говоришь!
— Нет, я понимаю, мам. Только объяснить не могу. Я только чувство могу свое объяснить.
— Ну, так объясни!
— Ой, как бы это словами сказать…
Света задумалась, смотрела куда–то мимо матери, наморщив лоб. Потом, будто решившись, произнесла на одном только выдохе:
— Она будто вселяется в меня в этот момент, мамочка, понимаешь? И живет мной. Будто я – это и не я уже, а одна только сплошная тетя Жанна. А меня будто и нет совсем!
