Кристи Доэрти - Ночная школа
— Вы… любимые мои родители… вы окончательно спятили! — Она начала произносить эту фразу медленно и очень тихо, но, пока поднималась по лестнице, последние слова переросли в яростный вопль. Захлопнув за собой дверь, Элли некоторое время стояла в центре комнаты и отстраненным, будто чужим взглядом рассматривала находившиеся в ней предметы. Эта комната больше не казалась ей домом.
Когда настало яркое, солнечное и жаркое утро среды, Элли испытала немалое удивление: ей вдруг стало куда спокойнее и легче. Все оттого, что первая часть наказания — ненавистный домашний арест — подходила к концу.
Выбравшись из-под одеяла, она не меньше получаса изучала содержимое своего гардероба, и в результате остановилась на черных обтягивающих джинсах и длинной черной тунике с серебряной надписью на спине и груди «Источник неприятностей». Одевшись, она расчесала свои рыжие волосы, но собирать их в пучок или хвост не стала.
Потом посмотрела на себя в зеркало. Ей показалось, что вид у нее малость испуганный, а лицо слишком бледное.
«Плохо. Могла бы выглядеть получше. И поуверенней».
Достала косметичку, нанесла на веки темные, почти черные тени, сильно подвела глаза и как следует накрасила тушью ресницы. Потом, присев на корточки, вытащила из-под кровати темно-красные, до колена, сапоги «Доктор Мартенс», заправила в них джинсы и туго зашнуровала. Когда через несколько минут она спускалась в гостиную, то, по ее мнению, выглядела ничуть не хуже любой рок-звезды. Нечего и говорить, что при этом выражение ее лица было как минимум вызывающим.
Мать бросила на ее прикид и раскраску один только взгляд, театрально вздохнула, но промолчала. Завтрак прошел в молчании. После родители оставили ее в одиночестве, чтобы она могла закончить собирать вещи. Элли вывалила содержимое гардероба на кровать и некоторое время сидела рядом с грудой одежды, обхватив колени руками, пока наконец не почувствовала, что начинает успокаиваться. Тогда она поднялась на ноги и принялась упихивать вещи в чемодан.
Когда они во второй половине дня шли к машине, Элли повернулась и окинула взглядом их небольшой, с террасой, двухэтажный коттедж, стараясь как можно лучше запечатлеть его в памяти. Откровенно говоря, ничего особенного он из себя не представлял — но это был ее дом, а это слово всегда вызывает в душе теплые и нежные чувства. Теперь, однако, она подобных чувств не испытывала, и этот коттедж перестал отличаться от других стоявших на улице домов, то есть стал таким же чужим, как и все прочие.
Глава третья
Путешествие оказалось мучительным. При обычных обстоятельствах Элли была бы рада выбраться из города в летний солнечный день, но после того, как забитые людьми и машинами лондонские улицы уступили место полям, где на зеленой траве дремали разморенные жарой белые овечки, она почувствовала себя ненужной и одинокой. Этому способствовала царившая в машине обстановка. Родители упорно не хотели замечать дочь, и сторонний наблюдатель мог бы подумать, что они не догадываются о ее присутствии в салоне. Мать разложила на коленях карту и давала указания отцу относительно маршрута.
Свернувшись калачиком на заднем сиденье, Элли с неприязнью уставилась в материнский затылок.
«Почему, спрашивается, они не установили в машине Джи-Пи-Эс, как все нормальные люди?»
Она задавала этот вопрос много раз, но отец обычно по этому поводу говорил, что они с матерью убежденные луддиты[1] и что все должны уметь читать карту.
«Ну и черт с вами! Делайте, что хотите…»
Не имея карты, Элли, однако, могла только догадываться, куда они держат путь, ведь ей так никто толком и не объяснил, где находится эта проклятая школа. Мимо них проносились стоявшие на обочине дорожные знаки с выведенными на них названиями близлежащих городов и городков — Гилдфорд, Кемберли, Фарнэм…
Через некоторое время они съехали с главного шоссе на петлявшую среди холмов проселочную дорогу и покатили по идиллической сельской местности с высившимися по сторонам узких аллей большими, раскидистыми деревьями, чередовавшимися с зарослями кустарника и живыми изгородями. Теперь им по пути все чаще попадались столбики с дощечками, на которых были обозначены названия деревень — Крондалл, Диппенхолл, Френшо…
Так они ехали не менее двух часов, пока не свернули на узкую и довольно грязную грунтовую дорогу, на которой отцу пришлось резко сбросить скорость, тем более что довольно скоро машина въехала в густой лес, от которого веяло прохладой, а деревья приглушали звуки.
Через несколько минут подпрыгивания по ухабам и кочкам они подъехали к высоким железным воротам и остановились. Вокруг царила удивительная для летнего дня тишина, нарушаемая лишь тихим рокотом работавшего на малых оборотах двигателя.
По меньшей мере минуту, показавшуюся Элли вечностью, ничего не происходило.
— Может, посигналить, или позвонить в звонок на воротах? — не утерпев, произнесла она шепотом, окидывая взглядом высоченный черный забор, тянувшийся, сколько хватало глаз, по обе стороны ворот и скрывавшийся в густых зарослях, окружавших это мрачноватое место.
— Не стоит, — сказал отец, тоже тихо. — У них наверняка установлены здесь видеокамеры или что-то в этом роде, и они знают, что к воротам подъехала машина. В прошлый раз мы ждали всего…
Железные створки ворот едва заметно дрогнули, а затем с металлическим лязганьем начали медленно отворяться внутрь. Территория за ними представляла собой все тот же довольно густой лес, и солнечные лучи с трудом пробивались сквозь густую листву.
Девушка мрачно взглянула на ворота.
«Добро пожаловать в новую школу и новую жизнь, дорогая Элли».
Пока ворота открывались, Элли считала тяжелые тревожные удары сердца, эхом отдававшиеся у нее в ушах.
«Бум-бум-бум…»
Она насчитала тринадцать, когда ворота открылись достаточно широко, и она увидела дорогу, уводившую в глубь поросшего лесом участка. Тут сердце у нее забилось так часто, сильно и громко, что она невольно огляделась, задаваясь вопросом, не заметили ли этот акустический феномен ее предки. Но родители погрузились в томительный процесс ожидания и ни на что другое не обращали внимания. Отец сидел тихо, как маленький мальчик, и лишь время от времени постукивал кончиками пальцев по эбонитовой баранке руля.
Еще двадцать пять громких ударов сердца, и створки ворот, распахнувшись настежь, замерли по сторонам подъездной дорожки, словно часовые.
Отец включил первую передачу и тронул машину с места.
Очень медленно они въехали на территорию школы.
