Мэри Брэддон - Тайна индийских офицеров
В девяти случаях из десяти увещевания ректора приносили плоды; ленивец ободрялся и снова принимался за работу.
Мистер Гевард никогда не пытался действовать какими-нибудь увертками, которые редко достигают цели; он никогда не говорил несчастным жителям сырых подвалов, где не было на малейшего доступа воздуха, что они жили бы гораздо лучше, если б хорошо себя вели, но старался вбить им в голову, что не следует мириться с грязью, а надо открыть окна, вымыть и вычистить свое жилище, и тогда они по мере возможности будут чувствовать себя лучше. Он сам помогал им навести чистоту и порядок, и когда это ему удавалось, когда старшая дочь бедняка, проводившая целые дни на улице, помещалась в исправительное заведение, созданное вблизи Бельминстера добрыми людьми во главе с ректором, когда старший сын, тоже имевший привычку бездельничать, определялся на плавильный завод, где мальчики получали пять шиллингов в неделю — тогда только ректор начинал учить этих людей добру и находил, что они готовы к этому.
Мистеру Геварду стоило немалых трудов проложить себе путь к сердцам прихожан. Сначала они презирали его, потом стали бояться, а потом полюбили со всею искренностью и сердечностью. В таком положении находились дела, когда ректор обрел отличного помощника в лице Вальтера Ремордена. У мистера Геварда была дочь девятнадцати лет, горячо им любимая и любившая его. Его жена, миссис Гевард, простая женщина, проводила время за вышиваниями и вечно возмущалась глубокой испорченностью бельминстерского общества. Управление домом, раздача милостыни, шитье платья для бедных — все это было предоставлено Бланш, которая стала поверенной отца и помогала ему во всех его делах. Вечерами отец с дочерью прогуливались в саду, беседуя о событиях прошедшего дня, меж тем как миссис Гевард смотрела на них из окна гостиной и недоумевала, о чем они могли так долго говорить. Бланш была необыкновенной девушкой, она многому научилась под руководством отца: говорила на шести языках, хорошо знала историю и не затруднилась бы написать превосходную проповедь.
Молодые девушки раскрывали от удивления глаза, когда Бланш им без всякого смущения признавалась, что не училась музыке и не умеет вышивать. Ее нельзя было назвать красавицей, но ее бледное лицо дышало такой искренней, такой сердечной добротой, таким светлым умом, что человек со вкусом предпочел бы ее блистательной красавице. Ее длинные каштановые волосы падали в беспорядке на прекрасные плечи. Бланш одевалась просто, так как не посещала никого, кроме бедняков. Раз, впрочем, ей пришлось быть на каком-то балу в черном шелковом платье с длинными рукавами; бельминстерские дамы заметили, что в волосах ее нет ни одного цветка; но волосы эти были так густы и роскошны, а платье так ловко охватывало стройный стан, что она привлекла к себе всеобщее внимание. Она разговаривала со своими кавалерами, но еще, того более, со стариками, стоявшими в стороне от танцующих, с девушками, со старушками — и, несмотря на это, все ее полюбили, и она вернулась в свой тихий пасторат с приятными воспоминаниями о вечере, что не помешало ей на следующее утро проснуться в шесть часов и отправиться тотчас же в народное училище исполнять принятую на себя обязанность преподавательницы.
Бланш Гевард и Вальтер Реморден за короткое время стали хорошими друзьями. Девушка была в восхищении от нового викария: она не знала причину его грусти, но видела, что он исполняет свои обязанности едва ли не с большим рвением, чем сам мистер Гевард.
— У мистера Ремордена есть что-то на душе, папа, — заметила она отцу однажды. — Вы не знаете причину его грусти?
— Нет, Бланш, у него нет родных; содержание он получает достаточное, здоровье его в отличном состоянии!
— Ну, оно не отличное, но довольно хорошее, — перебила она, — он ведь только что оправился после тяжелой болезни.
— Тебе известно все, что творится на свете! — заметил ей отец с добродушной насмешкой.
— Он мне сам рассказал об этом, папа! — ответила молодая девушка, глядя отцу в глаза. — Он мне очень нравится, я считаю его хорошим человеком! Но я знаю, что он несчастен, а это тяжело.
— Он, верно, признавался тебе в этом?
— О нет, папа! Напротив, он постоянно старается казаться веселым, а это, конечно, нелегко.
— Ты все замечаешь, а я не замечаю… Неужели ты, шалунья, думаешь, что я стану ломать голову над причинами вздохов Вальтера Ремордена? Я знаю только, что он лучший викарий на свете, что он добросовестно исполняет свой долг и делает добро везде, где только может.
— Мне кажется, что он был несчастлив в любви, — заметила Бланш и тут же покраснела, хотя и не была из числа слабонервных или сентиментальных; склонясь над работой, она начала шить быстрее обыкновенного, но ректор, видимо, этого не заметил — за все это время он даже не взглянул на Бланш.
Со дня приезда в Бельминстер Вальтера Ремордена прошел год. Дружба его и Бланш росла и крепла с каждым днем, принимая характер старинного товарищества, так как в суждениях девушки было много мужского. Не было ничего, о чем бы он не мог разговориться с нею: если она и уступала ему в вопросах политики, богословия, экономики, литературы и метафизики, то была прекрасной ученицей — прямой, не жеманной, не хвастливой, жаждущей постоянно пополнять свои знания. Никто никогда не осмеливался польстить Бланш, всякая лесть казалась ей глубоким оскорблением. У нее почти не было обожателей, потому что мужчины побаивались ее, хотя и уважали за доброту и недюжинные способности.
В один декабрьский вечер Вальтер Реморден сидел в столовой в доме ректора, беседуя с Бланш и ее матерью; впрочем, миссис Гевард почти не принимала участия в разговоре. Ректор ушел после обеда в свой кабинет, чтобы просмотреть бумаги и отчеты новой народной школы. Бланш с наслаждением смотрела на груду новых книг, принесенных Вальтером, и радовалась случаю провести вечер в задушевной беседе. Однако долго наслаждаться ей не пришлось: вскоре вернулся ректор и начал рассказывать о посетителе, которого он только что отпустил.
— Я не умею давать советы, Бланш, — обратился он к дочери, — но вы с Реморденом, может быть, надоумите меня, как и чем мне помочь горю мистера Дантона, директора первоклассного пансиона в Бельминстере; он сегодня приходил посоветоваться со мною насчет одного затруднения.
— А какого рода это затруднение, папа? — спросила его Бланш.
— Дело в том, моя милая, что в числе учеников мистера Дантона двенадцатый год находится молодой человек по фамилии Саундерс, который был помещен к нему в десятилетнем возрасте; так как он по закону теперь совершеннолетний, то ему пора оставить пансион, но тут-то и возникает большое затруднение. Его привез к мистеру Дантону дядя Саундерса, назвавший себя ректором какой-то Англиканской церкви и сказавший, что этот мальчик — сын его родного брата, умершего в Западной Индии, где ребенок перенес желтую лихорадку, затмившую на время его слабый рассудок; после он оправился, но память, разумеется, к нему не вернулась, вследствие чего Саундерс-дядя решил отвезти его в Бельминстер, надеясь, что заботливый уход и свежий воздух восстановят его умственные способности. В течение десяти лет плата вносилась аккуратно: Саундерс-дядя приезжал каждые полгода повидаться с племянником и оставлял условленную сумму; но прошло уже больше года с тех пор, как мистер Дантон не получает платы и не имеет никаких известий о Саундерсе-старшем.
