Наталья Калинина - Побег из страны грез
– Я практически не общаюсь с соседями, так что вряд ли тебя кто-то побеспокоит, – пояснил Лучкин, когда они поставили машины во дворе. – Сюда приезжаю за покоем и одиночеством.
– Я помню, что ты не любишь общество, – заметила тогда Инга.
– Ну… Правильней сказать, что больше люблю одиночество, чем общество.
– Как же тебе, такой популярной персоне, о которой поклонники хотят знать все, вплоть до того, что ты ешь на завтрак, удается вести такую скрытную жизнь? – вполне искренне удивилась она. – И при этом лишь набирать популярность!
– А загадочность привлекает внимание не меньше скандальных похождений, – засмеялся Виктор. – И даже больше. Когда все на виду, интерес быстро угасает. А когда приходится выискивать, докапываться, разнюхивать…
– Тебе нравится, чтобы о твоей жизни вот так разнюхивали?
– Нет. Но я поступаю хитро: то, что считаю нужным, «зарываю» неглубоко. Публика получает свою долю информации, при этом остается с ощущением, что раздобыла ее, а не получила в готовом и разжеванном виде. Но самое главное, что я не считаю нужным обнародовать, остается при мне. Народ довольствуется тем, что было лишь присыпано для виду землей, принимая это за мои «секреты», и глубже уже не копает.
– Ишь ты… – присвистнула Инга. – И какие «скелеты» ты прячешь, что для отвода глаз приходится идти на такие трюки?
– Да никаких «скелетов» нет, – просто ответил он. – Ты же меня знаешь. Надеюсь, не забыла, какой я есть. Не люблю личное выставлять напоказ. Я – писатель, который предпочитает вести уединенный образ жизни, а не актер и не певец, который постоянно должен быть на виду. Писательский труд – одинокий труд. Но при этом понимаю, что нужно поддерживать популярность, что народ жаждет знать обо мне, как ты сказала, даже то, что я потребляю на завтрак. Я и не отказываю читателям в таких желаниях: в интервью честно рассказываю и о том, какой сорт колбасы люблю, если меня спрашивают, и каким шампунем пользуюсь, и есть ли у меня собака, и что я ношу в повседневной жизни. Поклонникам кажется, что они знают о моих предпочтениях все.
– Но на самом деле ты показываешь лишь пиджачок, но не даешь прикоснуться к телу.
– Точно! Я же и раньше таким был, разве забыла?
Вопрос прозвучал с нотой обиды, и Инга не сдержала смеха. Ей хотелось поддразнить Виктора, наступить на его тщеславие, сказав, что забыла и не вспоминала, но в последний момент сказала то, что он желал услышать:
– Помню, Витя.
…Этот дом, двери которого Виктор распахнул для нее, оказался идеальным убежищем, о котором она мечтала: безлюдность, тишина, природа. Отшельническая келья в райских декорациях, да еще оборудованная всем необходимым. Здесь она может спокойно подумать над тем, что делать дальше. Как хорошо, что Лучкин сегодня оставил ее одну. Против его общества она ничего не имела, но именно сейчас было необходимо одиночество. День выдался таким долгим, как целая жизнь. Сложно было представить, что на рассвете она еще ехала на попутке по сонным улицам родного города, глядя, может быть, в последний раз на раскрашенную золотыми бликами поднимающегося солнца поверхность моря. И ей было тогда грустно до слез. Она всерьез верила, что покидает близких навсегда. Утро встречала в самолете, завтракая отвратительным кофе и булочкой с маслом. В загазованные объятия столицы нырнула едва ли не с рыданиями потрепанной разочарованиями блудной дочери, вернувшейся за утешениями к матери. Второй завтрак у Любы, приготовленный для нее с такой заботой, принес не только сытость, но и временный покой. А дальше – встреча с прошлым, нырок в омут отчаяния и вновь спасительная рука, не только выдернувшая ее из водоворота, но и предложившая помощь. Этот день и правда оказался длинным. Разные события разбили его на этапы, превратили в «американские горки». И сейчас нужно просто отдохнуть. Даже ужин не будет готовить. Она лишь послушает песню дождя, которая успокаивала не хуже колыбельной. Потом, если останутся силы, примет душ и ляжет в пахнущую травяным ополаскивателем свежую постель. Виктор сказал, что приедет завтра не раньше обеда. Так что еще и утро будет свободным. Для отдыха ли, или для действий – время покажет.
Инга покосилась на экран мобильного и увидела, что время приближается к одиннадцати вечера. Не так уж и рано, надо же, она настолько увлеклась чтением, что не заметила убегающего времени. Книга была Виктора, та самая, которую читала невестка. За мимолетное воспоминание о Ларе будто шестеренками зацепились другие, и пошла разматываться лента ассоциаций… Ее брат, Алексей, Лиза. Что они делают сейчас? Остановился ли Чернов с дочерью у Вадима и Лары, или, что, скорей всего, так и есть, поселились временно в пустующей квартире дяди? В какой-то момент Инга вновь поймала себя на мысли, что думает о любимых людях уже без боли и беспокойства. Будто о дальних родственниках, с которыми не поддерживала много лет связь и неожиданно получила к новогоднему празднику открытку с поздравлениями. Ни радости, ни огорчения, ни сожаления. А полное… равнодушие. И эта мысль опять напугала. Она никогда не думала о своих родных вот так… безразлично. Она же и ушла от них потому, что невозможно любит.
А сейчас думалось и о брате, и о любимом мужчине, и о племяннике с Лизой как будто с облегчением. Как о надоевших родственниках, которые, прогостив долгое время, наконец-то уехали. Может ли так быть? Может ли она так думать о сильно любимых людях, ради которых жертвовала собой, с этим тайным облегчением – будто избавилась от некой оттягивающей плечи ноши?
Это все усталость. И ничего больше.
Инга положила книгу на стоявший у кресла плетеный столик и поднялась. И будто лодка, потерявшая ориентиры в море, рассеянно замерла, глядя на рубиновые угольки в камине. Огонь погас, не раздавалось потрескивания дров, звук разбивающихся о подоконник капель звучал теперь в сольной партии грустно и как-то безысходно. Оказывается, покоем наполнял душу не шум дождя, а треск дров. Все же она осталась верна себе и не потеряла тягу к теплу, а не к осеннему дождю.
Девушка присела возле камина на соломенную циновку и протянула к очагу руки. Пальцы показались ей вдруг неестественно длинными и нереально белыми. Она в недоумении посмотрела на свои кисти, сжала и разжала пальцы. Зрительный обман не пропал: пальцы продолжали казаться такими же гротескно длинными, как у утренней тени. Может, теперь она видит реальность под другим углом, и привычные размеры, цвета, запахи предстают в искаженном виде? Как и чувства. Что-то в ней сбилось, как на планете со сместившейся осью вращения. К каким последствиям это может привести? Главное, не слететь бы с орбиты…
