Виктория Угрюмова - Стеклянный ключ
Вообще-то Андрей не слишком хорошо понимал, что говорит и делает, погрузившись в себя. Он давно, возможно что и никогда, не испытывал таких ярких, острых переживаний и потому на окружающее реагировал слабо. Но от звука ее голоса встрепенулся:
— А? Что? Почему случилось?
— У вас по телефону был странный голос, — пояснила Татьяна.
— Вы об этом? Забудьте. Пустое, мелкие неприятности. Даже не неприятности, а досадное недоразумение. Неважно. Важно другое: вчера я был в одном доме…
Она коснулась прохладными пальцами его руки, заставив вздрогнуть.
— Простите, что перебиваю, но, может, и нашу скромную обитель почтите вниманием? Не на пороге же разговаривать.
— Да я вообще-то на минутку. — Здесь Андрей набрал полную грудь воздуха и рискнул. — Если честно, то пока не выгоните. А про минутку это только что вот придумал, чтобы пробраться в дом.
И поскольку Татьяна выжидательно молчала, то он продолжил после паузы:
— Странно все время говорить, что думаешь. Непривычно.
— Но хоть интересно?
— До жути! — воскликнул молодой человек, нисколько не кривя душой.
Она провела его на кухню и усадила пить чай с горячими, только что испеченными булочками, которые аппетитной горкой лежали на широком старинном блюде. Ему казалось, что он перенесся на столетие назад, в век, когда никто и никуда не торопился; когда было очень важно не только, что ты делаешь, но и как. Очаровательная женщина в элегантном домашнем наряде сидела возле него и была готова выслушать и понять. С ней было интересно, весело и немного страшно, как бывает одновременно весело и страшно на корабле посреди необъятного и бездонного океана. И Андрей понял, что наконец оказался дома. Это чувство было настолько пронзительным, что у него даже заныло в груди. Он нигде больше не чувствовал себя настолько спокойно, надежно, уютно и защищенно.
— Глупый вопрос можно? — спросил он весело.
— Валяйте!
— У вас часом нет очень близкой родственницы? Сестры?
— Не удивилась бы, — пожала плечами Тото.
Андрей изобразил крайнее недоумение.
— Семья у нас была очень большая, — сжалилась Татьяна над собеседником. — И за годы революций и войн разбросало нас по всему свету. Кроме того, все мои дедушки, пра- и так далее предки были весьма любвеобильными. Так что никаких гарантий дать не могу. А в чем дело?
— Ничего, показалось вчера. Случайное сходство.
— У меня среднестатистическое лицо, — сообщила она. — Я даже на рекламный плакат в сберкассе бываю похожа.
— Как вы можете такое говорить! — возмутился молодой человек, боясь додумать до конца мысль о том, что ему это лицо кажется самым удивительным и прекрасным на всем белом свете.
А она тем временем вытащила из старинного дубового буфета тарелки, серебряные приборы и салфетки и принялась сервировать стол.
— Раз уж вы приехали с утра пораньше, то давайте я вас накормлю завтраком. Это внесет свежую струю в наши отношения.
— А я вот возьму и не откажусь, — усмехнулся он. — Вы не боитесь, что я всем растреплю, что завтракал сегодня у вас? И это нанесет ущерб вашей репутации?
— Если уж мне суждено быть скомпрометированной, то желаю быть скомпрометированной вами.
И Андрей отвесил ей галантный и церемонный поклон.
Спустя час, прощаясь у парадного, Трояновский как можно небрежнее «припомнил»:
— О! А о деле-то и не поговорили. Я, пожалуй, заеду после работы, если вы не возражаете. Или в городе вас подхвачу.
Татьяна лукаво и насмешливо на него поглядела.
— То есть я хотел сказать, что хочу увидеть вас еще раз. Сегодня. И завтра тоже… Уф-ф! Сказал все-таки.
— Я тоже хочу вас увидеть, — улыбнулась она. — Но у меня сегодня безумный день — просто паноптикум какой-то. Я позвоню ближе к вечеру. Хотите?
— Еще бы.
Он сделал шаг ей навстречу, чтобы обнять на прощание, но не решился, отступил и чуть ли не бегом кинулся к своей машине. И, упав на водительское сиденье, яростно потер лоб:
— Черт знает что! Наваждение какое-то.
* * *Найти художника оказалось делом несложным. Он действительно сидел напротив Мариинского дворца на маленьком раскладном стульчике перед мольбертом и был похож на классического живописца, каким его принято изображать в литературе: в широком бархатном блузоне с пышными старомодными рукавами; в черном берете, элегантно сдвинутом на правую бровь; с волнистыми седыми волосами и круглой палитрой в левой руке. Он самозабвенно творил очередное бессмертное произведение, но, хоть майор Варчук и не был искусствоведом, картина показалась ему плохонькой. Впрочем, не нужно быть курицей, чтобы оценить вкус яичницы.
Итак, Петр Федорович Кочубей не соврал, рассказывая о человеке с мольбертом. Но в этой части его свидетельства Николай и без всяких доказательств был уверен на все сто процентов. Он не спал всю ночь, и так и эдак складывая мозаику из кучи разрозненных и таких противоречивых фактов, узнанных от Кащея и коллеги из сопредельного ведомства. К утру Варчук уверился в том, что неведомую Татьяну явно пытаются подставить ему не столько в качестве козла отпущения, сколько с целью основательно попортить ей если и не биографию, то нервы. И ведь могло бы получиться, кабы не свалившийся как снег на голову Юркин лучший друг со своей невероятной историей о лондонских событиях многолетней давности. Воистину неведомо людям, на каких тонких ниточках бывают подвешены их судьбы.
К этой женщине следовало приглядеться. А для этого нужно было дождаться либо ее прихода, либо завершения сеанса живописи на натуре и провести художника до самого дома. Вот это и оказалось самой сложной частью операции. Похоже, живописец явился в парк всерьез и надолго. Об этом свидетельствовали увесистый пакет с бутербродами и двухлитровый термос с ароматным горячим напитком, добытый им из сумки часа четыре спустя. Голодный и потому злой как черт майор не мог даже двинуться с места, чтобы перекусить где-нибудь на скорую руку. Он сидел на скамейке в боковой аллее, курил одну за другой сигареты, с ужасом понимая, что пачка скоро закончится, и упорно ждал.
Наконец его молитвы были услышаны. Живописец явно остался недоволен тем, как продвигается его работа: он нервно вытер кисти, сложил мольберт, собрал вещи и двинулся вниз по центральной аллее, опираясь на старинную трость с набалдашником в виде серебряной птицы. Шел он медленно, тяжело. Но, к счастью, дорога до его дома была совсем короткой. И Николай, проводив «объект» до самого парадного, записал адрес в записную книжечку и с легким сердцем отправился на работу. Если дело Мурзика требовали закрыть, то от остальных его никто не освобождал.
