Людмила Бояджиева - Жизнь в розовом свете
На следующий день, забрав свой чемоданчик, я села в сани фермера Пауля и уехала в городок Алкен. До Вены меня довезла электричка. Когда я прошла осмотр в клинике, оказалось, что с гемоглобином все в порядке. В марте я благополучно родила Антонию.
— Да у тебя и сейчас кровь как у девушки. Не то, что у меня сплошные??????????
— Ты аллергична, Ди. После цветущей Испании трудно дышать северной пылью.
— Ты когда-нибудь изменяла Родриго?
Да замялась: — Пару раз…
— А если точнее?
— Не помню. Это было совсем не важно… Подумаешь — такой стиль. Все вокруг творят высокое искусство и постоянно флиртуют. Соблазн разит в воздухе — стихи, полотно, музыка — все о любви.
— Родриго знал?
— Ты что?! Он убил бы меня. — Ди положила в рот целую ложку джема и поморщилась. — Пора навестить дантиста.
— Сломался протез? Действительно, джем густоват.
— У меня больше половины своих зубов. И между прочим — два зуба мудрости.
— А у меня — три, — Эн ощерилась. — Все три оставшихся — зубы мудрости.
— Не заметно. Шутишь ты странно. Не надо стесняться своего превосходства — зубов у тебя полно и Ханкеру ты не изменяла.
— Еще как! Ты флиртовала, забывая подсчитать случайных партнеров «стиля жизни». А у меня был только один настоящий возлюбленный. За это действительно следовало бы придумать. Увы, Ханкер отличался редким терпением и благородством. Знаешь, что он сказал, когда я заявила, что хочу уйти к другому? — Эн нахмурилась… — Не знаешь…
— Что-то очень умное, но ты не ушла.
— Вероятно. Но я осталась с ним потому, что поняла — не стоит гоняться за призраками. То, что было с Грегом не повторится. Я стремилась к такому же накалу чувств, к той же безоглядной радости и лишь смутно догадывалась, нельзя дважды войти в одну реку. К несчастью, это понимаешь, когда тебя вытаскивает на берег спасательная команда, чтобы сделать искусственное дыхание. Мне попался удивительный мужчина. Думаю, его главный недостаток состоял в том, что первым все же был Грег. Это ведь потом понимаешь, что первое — не означает единственное… А может все же — означает? А, Ди?
— Разумеется. Цифры для того и придумали, чтобы отличать предметы одни от других. Первое — есть первое. И никакое другое… Хотя… — Ди с сомнением подняла брови. — Чем хуже остальные цифры?
— Вероятно, я сама сделала глупость, решив написать новое полотно поверх шедевра.
— Имела глупость уехать с Максимом на взморье, где провела первые дни любви с Грегом. «Никогда не возвращайтесь в места, где были счастливы. Время обманет вас под маской пространства», — заклинал Набоков. Тогда я не понимала это. Все было точно так же — те же сосны и те же сыроежки в бархатном мху. Муравьи, земляника, белый песок пустынного пляжа порождали галлюцинацию — Грег появлялся то тут, то там, как проявляются на фотографии призраки. И становилось физически больно от необратимости ушедшего времени. Мне уже перевалило за сорок. Меня не давил груз лет — я ощущала себя той же????????? девчонкой, готовой все начать сначала. — О нет, Ди, дело заключалось далеко не в сексе. Это было бы совсем просто. Я ощущала любовь — мое призвание. Только она может реализовать какие-то сокрытые во мне сокровища, делает возможность стать талантливой, блестящей, единственно неотразимой. Знаешь это поразительное ощущение — ты словно бутылка шампанского — вся искришься, пенишься, опьяняешь…
Я играла в великие чувства и мне нужен был достойный партнер. Я нашла его на улице.
Максим затормозил в луже, обдав мое новое платье брызгами. Дождь едва кончился, это напоминало о Греге. А мужчина, выскочивший с извинениями из машины, оказался тоже русским — из семьи эмигрантов. Порода была видна сразу. А после оказалось, что Максим — умница, удивлявший меня разнообразием познаний, интересов, привязанностей, тонкий, чувствовавший нюансы моих душевных движений, талант, равно щедро проявлявший себя в науке, музыке, живописи… К тому же смотреть на него было наслаждением этот человек заключил тайный договор с материальным лицом. Вещи подобострастно подчинялись ему — книга разворачивалась на нужной странице, огонь сам вспыхивал в сигарете, а бутерброд вопреки закону, падал маслом кверху — и не на пол — на колено, застеленное салфеткой. Он был состоятелен, свободен, неотразим. Очень нравился женщинам и умел завораживать их. Боже, как Макс играл Шопена!
Я влюбилась, прогоняя маячившую за спиной Максима тень Грега и старалась не думать об ушедшем в науку муже. Вернувшись домой с побережья, я сказала Хантеру: «Прости, я должна уйти. Он необходим мне, а я нужна ему». Конечно, рыдала, поливая слезами атласную китайскую подушку с вышитым попугаем. Хантер осторожно погладил меня по голове деликатно как чужую. «Ты не можешь уйти. Я слабее его.»
Так????????? признаться в беременности тому, кого хотят удержать виновато, пристыженно, и все же — победно. Я осталась с мужем. Дочь училась в пансионе. Ей шел тринадцатый год.
— Ты поступила правильно, Эн. Нельзя потерять того, что никогда не имел. Вы жили с Хантером без надрыва чувств и особой духовной близости. Вы не были страстными, сгорающими от противоречивых желаний, любовниками. То есть — ничего огнеопасного и скоропортящегося в ваших отношениях не было. С Хантером можно было, не опасаясь, вступать в осеннюю пору. С ним ты благополучно встретила зиму.. — Ди осторожно обошла тему болезни Эн и быстро вырулила к главному: — С Максимом ты испытала бы много боли. Поверь… так страшно сдавать королевские позиции. Только что вокруг тебя вращалась Вселенная — и вот, его взгляд уже задерживается на другой. Просто так — ведь он художник… Ты говоришь с ним о поэзии, проявляя тонкость изощренного знатока, а он — не слышит. Ты видишь насквозь каждое движение его души, ты знаешь, за каким персиком потянется его рука. Ты — незаменима. И вдруг оказывается, что чужая женщина — глупая, напыщенная, манерная кажется ему недосягаемо прекрасной, загадочной, полной чарующих обещаний. Ее волшебно преображает новизна, а ты удобна и незаметна как заношенное домашнее платье… — Ди прервала свой пылкий монолог и пожала плечами. Банальность ситуации не делает меня печальной для каждой из нас… Не забуду, сколько черных дней выпало для меня в том цветущем, солнечном мае, когда Родриго стал исчезать из дома. Он весь светился какой-то неведомой мне радостью, хитрил или просто отмалчивался… Мне хотелось уйти — все равно как и куда, лишь бы не видеть его лживых глаз, не сгорать от унижения… Я думала, что загубила, не смогла уберечь нашу неповторимую, такую пылкую, такую возвышенную любовь… И лишь потом догадалась случилось то, что не могло не случиться. Родриго — творец, поэт, мастер! Ему необходимы свежие чувства для вдохновения. Он привык к звуку моего голоса, привык ко мне, к отыгранным полям в нашем спектакле. И я поняла репертуар надо менять, пока от тоски и злости мы не превратились в ярых врагов.
