Нина Стожкова - Кража по высшему разряду
— Давай-ка сегодня заглянем на Смоленское кладбище, — предложила тетушка. Инна молча, словно под гипнозом, кивнула.
На старинном погосте было безлюдно. И жутковато. В длинном списке страхов Инны кладбища занимали не последнее место. Заснеженные могилы, покосившиеся кресты, древние памятники в снежных шапках… Пройти можно было лишь по центральным дорожкам, к дальним могилам — и не пробраться.
Заметенная снегом тропинка вела к небольшой часовне, утопавшей в могучих сугробах. На кладбище стояла такая немыслимая для города тишина, что Инна поежилась и поправила шарф. Потом потрогала крестик под шарфом и тайно от Изольды перекрестилась.
Женщины шли гуськом по тропинке: Изольда впереди, а Инна за ней, стараясь не отстать от шустрой, хоть и немолодой родственницы. В полной тишине снег громко скрипел под ногами, сопровождая каждый их шаг. Вороны, недовольные появлением незваных гостей, сопровождали их движение гортанными мрачными криками.
У входа в часовню Инна не сразу заметила грузную женщину в ватнике, укутанную поверх него серым пуховым платком. Всем своим неярким облачением она сливалась со скупым зимним пейзажем: черными деревьями, кладбищенскими оградами и памятниками.
Женщина и в этот серый зимний день так же продавала свечи, как привыкла делать в любую погоду.
— Пожертвуйте на ремонт часовни Блаженной Ксении, — сказала торговка заученным голосом, и Инна поспешно сунула небольшую купюру в деревянный ящик с крестом. — Ксеничка за всех молится и вам поможет, — пообещала женщина, продавая им свечи.
— Поможет, — эхом отозвалась Изольда.
Они вошли в полумрак часовни. Зажгли свечи и замерли у иконы Блаженной Ксении, держа свечи в руках.
— Спроси Ксеничку, как тебе быть, — приказала Изольда слегка дрогнувшим голосом.
Инна, словно под гипнозом, повиновалась.
— Блаженная Ксения, помоги мне, — попросила она шепотом.
В часовне по-прежнему стояла гулкая тишина.
— Я должна забыть о «Графине»? — уточнила Инна вопрос. — Если да, пусть пламя моей свечи дрогнет.
Женщины словно оцепенели.
Мгновение ничего не происходило. Инна уже хотела идти, как вдруг огонек ее свечи дрогнул и наклонился почти горизонтально. Инна оглянулась. В часовню никто не входил, и входная дверь была по-прежнему плотно закрыта.
Инна потеряла дар речи.
— Видела? Ксения дала ответ, — прошептала Изольда. — Она никогда не благословит тебя на преступление. Ну, теперь ты наконец поняла? Попроси у Ксенички прощения за грешные мысли, поставь свечу у иконы, как я, и пойдем. Нам давно пора в город.
Инна сделала все, как велела Изольда, и молча, словно оцепенев, вышла из часовни.
НОВЫЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВА
— Все отменяется! — заорала наутро Инна в телефонную трубку, когда услышала бархатный, намагниченный легким томлением голос любовника.
— Что отменяется? — не понял Ромка. — Ты что, подруга, типа меня кидаешь?
— Забудь навсегда про наш дурацкий план.
— А точнее? — насторожился Караваев.
— А точнее, к старухе в гости мы не идем и картину у нее не забираем, — спокойно уточнила Инна, — обстоятельства изменились.
— Не понял! Мне было обещано романтическое свидание в доме на Мойке, — обиделся Ромка, — но едва я задавил в себе труса, как мне дали отлуп. Это что еще за новое динамо?
Похоже, он по-прежнему воспринимал их рискованный план как опасную и волнующую любовную игру.
— Я согласна встретиться с тобой где угодно. Но… только не в доме на Мойке, — объявила Инна тоном, не терпящим возражений. — Я готова, милый друг, на любой экстрим. На секс под куполом парашюта, в клетке с тигром — в общем, где хочешь, только не дома у старухи.
— Испугалась? — подозрительно спросил Ромка. — Описалась от страха? А еще журналистка называется, акула пера. Волчица компьютера…
— Думай что хочешь, но я обещала оставить Полину Андреевну в покое.
— Кому обещала?
— А вот этого я тебе, Ромочка, не скажу.
— Ну и не говори, — окончательно обиделся он. — Очень надо. Работы полно. Передумаешь — звони.
— Ладно, пока-пока, — торопливо попрощалась Инна. Она вдруг почувствовала острую потребность побыть одной. Даже с Ромкой видеться расхотелось. Слишком много новостей обрушилось на ее бедную голову в последнее время.
Инна позвонила Полине Андреевне, договорилась о прощальной встрече и вышла на улицу. Какое счастье — неспешным, прогулочным шагом пройтись, вдыхая морозный воздух, по любимому городу, не думая ни о сомнительных авантюрах, ни о коварном любовнике. Только снег, она и самый таинственный город на свете.
Инна медленно брела вдоль канала Грибоедова к Летнему саду. Особый, питерский полусвет-полусумрак заставил ее почувствовать себя невидимой и легкой, как летящие снежинки. Как хорошо бродить по городу совершенно одной, когда никому нет до тебя никакого дела! В безлюдном Летнем саду она с грустью посмотрела на закутанные на зиму скульптуры, постояла в задумчивости у занесенного снегом памятника дедушке Крылову, привычно отыскала у его подножия симпатичных зверушек из бессмертных лафонтеновских басен. «Чем кумушек считать трудиться, не лучше ль на себя кума оборотиться», — некстати вспомнила она. Инна пошла по заснеженному Марсову полю, свернула на Миллионную, где каждый дом дышит историей, незаметно добралась до Эрмитажа, вышла на Дворцовую площадь, а там ноги сами вынесли ее на Мойку. Вот и дом Пиковой дамы. В квартире у Полины Андреевны, несмотря на полдень, светились все окна. Старушка была дома.
«Как ни крути, как не хочется, а прощального визита к мадам миллионерше не избежать, — вновь подумала Инна. — Нет, надо взять себя в руки и настроиться. Или хотя бы придумать убедительный предлог: почему мне необходимо срочно вернуться в Москву. А то старуха насторожится и еще, чего доброго, приставит ко мне частного детектива. Нет уж, спасибо. Лучше спущу всю историю на тормозах. И вообще: в Питере мне больше делать нечего. С Изольдой после долгой разлуки повидалась, последние семейные новости от нее узнала. Даже с ее неземным идеалом, Василием Петровичем, провинциальным мудрецом и симпатягой, познакомилась. Будем считать, романтическое свидание с любимым городом удалось на славу… Кроме того, я вволю нагулялась по заснеженным, слегка чопорным городским улицам и паркам. А еще хоть ненадолго вернулась в детство».
Инна вдруг вспомнила, как давным-давно в солнечный летний день ей до дрожи в коленках захотелось сфотографироваться с мамой возле Медного всадника, чтобы запомнить этот день навсегда. Получив на следующий день фотографии, десятилетняя Инна расплакалась: ярко-синее небо на черно-белой карточке выглядело светло-серым, а она сама вышла толстой и серьезной, со старомодными косами и бантами, в таком детском и нелепом, на ее взгляд, матросском костюмчике. Хорошо, хоть мама получилась молодой, модной и красивой, какой она и была тогда, целых тридцать лет назад.
