Лариса Соболева - Миф о вечной любви
– Откуда такая уверенность, что осведомителем был я?
Рудольф кинул документы с авторучкой на стол, скрестил на груди руки и теперь олицетворял собой главу разведывательного центра, которому до крайности приятен диалог с завалившимся резидентом:
– Посмотришь на тебя, вроде умный, а элементарных вещей не понимаешь. Расчеты, друг мой. Это же очень простое умственное действие: вычисление. В момент подписания договора в офисе находился ты… Не надо отрицать! – не позволил он открыть рта Андрею, когда тот попытался это сделать. – Ия тебя видела. Уж прости, ей я верю. Ты сидел у Риммы Таировны, которая вне подозрений, как жена Цезаря, а больше никого в тот момент здесь не было.
– А разве сделка была тайной?
Андрей фактически признал, что вынес информацию за пределы офиса. Возможно, это произошло неосознанно – не все люди обладают достаточной выдержкой, чтобы не распустить язык и тем самым не навредить себе. Эта фраза вырвалась спонтанно. Скорей всего, сыграл роль фактор наслоения: увольнение, потеря приличной зарплаты, маячившая бесперспективность, пренебрежительно-унизительный тон шефа и… много чего, влияющего на эмоции, а Андрей относится к эмоциональным людям. Вырвавшаяся фраза взбесила Рудольфа, он перешел на крик, так как тоже был подвержен эмоциям:
– Это мое дело, когда, что и кому говорить! Ты, работая у меня, не имеешь права даже свое мнение высказать, если я тебя об этом не попрошу. Как ты посмел своим бабьим языком касаться Ии и меня?.. Нечего ответить?.. Тогда пошел вон. И запомни на будущее: не стоит кусать руку, которая тебя кормит.
На скулах Андрея играли желваки, глаза помутнели – он взбесился не меньше Рудольфа. Конечно, винить было некого, однако жить с этой мыслью, а также менять весь уклад жизни без ответного выпада крайне тяжело. Надо же оставить и себе приятные воспоминания: мол, да, я дурак и говнюк, немного забылся, но ушел, хлопнув дверью.
– Скажите, тоже мне, кормилец нашелся, – процедил Андрей яростно. – Ты подсунул Варгузову подлянку, а списать все хочешь на меня, заодно выместить на мне злобу? Не выйдет. У нас с тобой были неравные возможности, но если б они уравнялись хотя бы на неделю, ты попал бы на мое место, а я на твое. Потому что ты ничтожен во всех смыслах, ты ноль без предков жены, их связей и так далее. И Ию держишь при себе пустыми обещаниями, но когда-нибудь и она поймет твою плебейскую сущность…
В него полетел стул, на котором до этого Рудольф сидел. Это случилось внезапно и слишком быстро, чтоб увернуться, тем не менее Андрей успел подставить руки и завалился со стулом на стену, слава богу, на капитальную. Впрочем, стеклоблоки, как утверждали строители, антиударные, хотя, к счастью, никто не пробовал пробить их собственным телом.
Из соседнего кабинета прибежала Ия, убедившись, что Андрей жив, кинулась к бледному Рудольфу:
– Успокойся! Умоляю тебя, оставь его!
– А я спокоен, – сказал Хоруженко, отстраняя ее в сторону, и повторил Андрею: – Пошел вон. И чтоб больше здесь никогда не появлялся.
Ух, какой взгляд послал тот Рудольфу – Ия поежилась и, проследив за стремительно-демонстративным уходом Андрея, в изнеможении опустилась на второй стул. Рудольф заметался по кабинету, вытирая платком шею, лицо, но вдруг осознал, что платок-то стирался и гладился женой, брезгливо отбросил его, не заботясь, куда он упадет. Римма Таировна сидела в своем отсеке как мышка, боясь пошевелиться. С каким бы удовольствием она очутилась в этот миг далеко отсюда! Ведь чужие тайны и конфликты ни здоровья, ни счастья, ни денег не принесут, а вот неприятностей – сколько угодно.
– Все не так… – тихо вымолвила Ия.
– Что? – остановился Рудольф. – Что ты сказала?
– Понимаешь, слишком много черной полосы, нереально много, и она как будто опоясывает нас, расширяется и уплотняется…
– Ну, так бывает…
– Нет, – перебила она взвинченно. – Бывает, но не так. Случаются просто полосы, которые люди принимают за черные, на самом деле это не совсем удачный период жизни. А тут, мне кажется, обвал черноты…
Ия вызывала беспокойство, из жизнерадостной, самодостаточной, уверенной в себе она превратилась в запуганное и беспомощное существо, да еще вещающее, как Кассандра, о несчастьях. Римма Таировна гадала, что ее так подкосило, почему она раскисла? Да и Рудольф был какой-то не такой. Он присел перед любовницей на корточки, взял ее лицо в ладони и попытался развеять ее страхи:
– Ну, что ты все о плохом да о плохом! Как старая бабка. Завтра будем далеко отсюда, ты отдохнешь, а когда вернемся, я уже всегда буду с тобой.
– А сегодня? – вскинулась она.
– Что – сегодня?
– Сегодня ты со мной будешь?
– Разумеется. Только заеду домой и заберу кое-какие необходимые вещи и заодно поставлю в известность Олесю. Тем временем ты обнесешь супермаркет, в деревнях, говорят, хреновое снабжение.
– Рудик… – замялась Ия, взявшись за его ладони. – Только не смейся! Пожалуйста, давай сегодня уедем?
– И-ия… – протянул он, давая понять, что не в восторге от ее идеи. – Мы же договорились: завтра…
– Рудик, умоляю! Раз решили, зачем же медлить? Пару часов поспим, ночь проведем в дороге, машину можно вести по очереди. К утру будем далеко отсюда, найдем деревеньку и там отдохнем. Никому не придет в голову, что мы в деревне… Послушайся меня, я знаю, что это нужно сделать.
О, эти отчаянно-молящие глаза! И вздрагивающие губы, словно шепчущие в экстазе молитву, обращенную не к Богу, а к нему, Рудольфу. И пульсирующая жилка на шее, выдававшая напряжение, он раньше ее не замечал… Над Ией неплохо потрудился небесный ваятель, биоматериал подобрал высшего сорта, вдохнув в него трепетную душу.
– Ты из меня веревки вьешь, – сказал он со вздохом. – Ночью так ночью, тебя не образумить.
Ия улыбнулась и с чувством, когда будто гора свалилась с плеч, опустила голову на плечо Рудольфа, затем обхватила его шею руками, ну а поцелуй был в знак благодарности, не огненно-страстный, а нежный. Обоих уже не волновало, зайдет ли кто-либо и увидит их за весьма фривольным занятием, раньше-то объятий и поцелуев в хрустальном офисе они себе не позволяли. А теперь они оба поставили точку на прошлом, как писатель завершает рассказ. Оказывается, это сделать несложно.
Римма Таировна запила свой рассказ стаканом воды и уставилась на следователя, который сидел с застывшим выражением лица и, казалось, бессмысленно вытаращенными глазами, направленными вдаль. А он всего лишь перерабатывал услышанное, информация-то прелюбопытная, заслуживает особого внимания.
– А говорили, что ничего не знаете, – пробубнил Крайний, по его тону Римма поняла, что он удовлетворен. Но она – нет.
