Оксана Семык - Чужая кровь
Фрося, наблюдающая за происходящим из-за наших спин, поясняет:
– Покойница с утра этот стакан на кухне полный воды цапнула и сюда утащила. Сказала, ей надо будет чуть позже таблетки запить.
А вот и таблетки. Лежат на тумбочке. Название на блистере написано на иностранном языке, наверное, по-французски. Антон аккуратно переписывает его в свою маленькую записную книжку, которую извлекает из кармана джинсов вместе с огрызком карандаша.
Потом детектив убирает блокнотик обратно в карман и осторожно переворачивает тело Марии лицом вверх.
Мы с Фросей одновременно ахаем, а Городецкий произносит:
– Я так и думал. Не пугайтесь, хотя вынужден признать, что зрелище это необычное. Я и сам такое первый раз вижу. Дело в том, что при отравлении смертельной дозой цианистого калия трупные пятна имеют специфический характер – они не сине-багровые или фиолетовые, как обычно, а ярко-алого цвета. Еще после попытки отравления вашего деда, я сразу же связался со знакомым экспертом-криминалистом и уточнил, как действует этот яд в больших дозах.
Он осторожно надавливает пальцем на мертвую щеку. Кожа от нажатия белеет, но снова обретает алый оттенок, едва сыщик убирает палец.
Я смотрю на кажущееся жутковатым из-за этих пятен лицо Марии и чувствую, что меня вот-вот стошнит. К счастью, Антон снова укладывает труп в ту же позу, в которой мы его нашли, берет меня под руку и медленно, стараясь подстроиться под мою ковыляющую походку, ведет к окну в коридоре. Фрося пытается увязаться за нами, но сыщик одним взглядом отсылает ее восвояси. Домработница, тихо пискнув, скрывается за дверями спальни Федора Семеновича.
Усадив меня на широкий подоконник, Городецкий с задумчивым видом встает передо мной, сложив руки на груди, и говорит:
– Могу с большой дозой вероятности сказать, что в данном случае смерть наступила не меньше часа назад, потому что уже налицо ранняя стадия развития трупных пятен, появляющихся из-за остановки кровообращения. Это значит, что мадам Данваль была отравлена почти сразу после разговора с нами. Возможно, дело было так: взволнованная смертью племянника, она, как нам и сказала, собралась выпить успокоительное, но лекарство она запила водой, в которую уже был подсыпан цианистый калий. Кто и когда добавил в воду яд – только предстоит выяснить.
– Да что тут выяснять, – зло говорю я. – Виновник уже сидит под замко́м. Фрося же сказала, что Карен крутился с утра на кухне, и там же как раз Мария набирала воды в этот стакан. Она, наверное, на секундочку отвернулась, и готово – яд подсыпан. Цианистый калий очень хорошо растворяется в воде, смертельная доза невелика – достаточно и одной десятой грамма – так что тетка ничего не заметила. Отнесла стакан в комнату. А потом выпила эту воду.
– Но ведь возможны и другие варианты, – мягко возражает Городецкий. – Например, на кухне никто яд не подсыпа́л, а произошло это позже, когда стакан уже стоял здесь, в комнате, на тумбочке, а Мария отлучилась куда-то на минутку.
Я соглашаюсь с такой логикой. Действительно, возможностей отравить Марию было предостаточно.
– Но зачем было это делать? За что ее убили? – вслух задаю я вопросы, вращающиеся в мыслях и не дающие мне покоя.
– Если бы я только мог знать это наверняка! – отзывается Антон. – Не зря говорят: найдешь мотив, найдешь и преступника.
– Может, Карен убрал свою соучастницу после того, как они крупно повздорили тогда, в кабинете? Скажем, он не смог ей простить то, что она пыталась водить его за нос со своим липовым богатством.
Городецкий пожимает плечами:
– Может быть.
– А что, если это Фрося убирает всех близких генерала, чтобы он, оставшись совершенно один, впал в полную зависимость от нее и женился все-таки на ней?
– Не исключено. Но у нас слишком мало фактов, чтобы увязать их в единое целое. В этой цепи не хватает важного звена. Я должен его отыскать.
– Ну так, может, обыскать комнату и вещи тетки? Вдруг там найдется какая-то подсказка?
– Неплохая идея. Я и сам собирался это предложить. Ну, раз ты не возражаешь, давай еще раз прокачу тебе на руках, – он снова подхватывает меня и опускает на пол уже в спальне Марии.
И снова я становлюсь свидетелем того, как производится обыск. На мой взгляд, не самое это благородное занятие – рыться в чужих вещах, но я успокаиваю совесть тем, что в данном случае цель явно оправдывает средства.
Детектив, как и раньше, при обыске у Лидочки, обходит по часовой стрелке всю комнату и, стараясь не стереть чужих отпечатков пальцев и не оставить своих, осторожно просматривает содержимое чемоданов, набитых дорогими тряпками и косметикой. Затем он внимательно изучает обнаруженный паспорт и еще какие-то документы мадам Данваль. Все вещи, просмотрев, аккуратно укладывает на место.
Обыск уже практически подходит к концу. Я наблюдаю за сыщиком, чувствуя, что упустила что-то важное. Наконец вспоминаю:
– А где же дневник? Помнишь, я тебе о нем рассказывала? Ведь его забрала именно Мария – больше некому. Значит, он спрятан где-то здесь. Почему же мы его не нашли?
Антон поворачивается ко мне:
– Потому что он, скорее всего, там, где мы еще не искали, – и указывает глазами на кровать, где лежит покойница.
Подойдя к этому смертному одру, детектив, стараясь не сдвинуть с места труп, приподнимает подушку, шарит под ней – ничего. Потом, наклонившись, засовывает руку под матрас и проводит ею по периметру.
– Есть! – он достает старую клеенчатую тетрадь. – Это он? Дневник Маши Виноградовой?
– Да, – киваю я.
Сыщик выпрямляется и засовывает тетрадь под ремень джинсов, потом наклоняется снова и быстрыми движениями проверяет содержимое карманов одежды мертвой женщины.
И тут за нашими спинами раздается скрипучий голос:
– Выйдите отсюда.
Мы с Антоном одновременно поворачиваемся к двери: на пороге, держась рукой за косяк, стоит Дед. На нем теплый халат и тапки. Волосы торчат в разные стороны, будто он только что в отчаянии дергал за них, но лицо застыло, словно в усилии скрыть любые эмоции, которые могут на нем отразиться. С этим каменным выражением, по-армейски выпрямив спину, он надменно повторяет:
– Выйдите. Я хочу проститься с дочерью.
Наверное, Фрося уже ему все рассказала. Тем более что скрыть печальный факт в тайне после ее истошных криков «Убили!» вряд ли бы удалось. Мы с Городецким переглядываемся. Он чуть заметно кивает, как бы давая понять, что обыск все равно окончен, а хуже мертвецу уже не сделаешь, и первым выходит из комнаты.
Я, прихрамывая, ковыляю вслед за ним. И, занося ногу над порогом, вдруг слышу, как из груди старика вырываются рыдания. Удивленно обернувшись, я вижу, что он встал на колени возле кровати и припал к мертвому телу Марии, обняв его.
