Маргерит Дюрас - Матрос с Гибралтара
Я плохо слушал, что она говорила. Я смотрел, как она говорит, а это было совсем другое дело. И все, что отражалось у меня в глазах, она прекрасно видела.
– Понимаешь, – говорила она, – в таких портовых городах у полицейских куда больше хлопот, пусть даже их самих больше и они безжалостней, чем в любом другом месте. Они следят только за теми, кто пытается удрать, а остальные пусть себе живут как хотят, им лень, им до них и дела нет.
Матросы слушали ее немного удивленно. Но в общем и целом были с ней вполне согласны.
– Да что говорить, – заметил один из них, – в Тулоне они цепляются к тебе куда меньше, чем в Париже.
– И потом, – проговорила она, – разве не чувствуешь себя спокойней, когда у тебя под боком море? Я имею в виду, в известных обстоятельствах.
Она явно хотела заставить меня высказать на этот счет мое собственное суждение.
– Когда у тебя нет семьи, – продолжила она, – нет сундуков с барахлом, нет документов, нет дома, когда не знаешь, куда себя деть, даже наоборот, когда у тебя нет никакой уверенности в завтрашнем дне, которой так кичатся добропорядочные граждане, и когда тебе нелегко перемещать с места на место даже себя самого, – где же, как не на морском берегу, ты будешь чувствовать себя в наибольшей безопасности? Или на море…
– Так оно и есть, – согласился я, – даже если ты и не убийца.
И рассмеялся. Она тоже. Потом к нам присоединились и матросы.
– Даже в том случае, – едва слышно добавил я, – когда у тебя слишком много денег и ты не знаешь, куда их девать.
Она снова расхохоталась.
– Да, даже в этом случае, – согласилась она.
– И потом, – сказал один из матросов, – когда ты в Марселе, ты уже почти что в Диего.
– Нанялся помощником кочегара на первый же грузовой корабль, который отплывает в ту сторону, – добавил другой, – вот и все дела.
– Ведь недаром говорят, – заметила она, – что главное преимущество портовых городов как раз в том, что из них можно быстро удрать. Летом в портах бывает много туристов. А что они, спрашивается, о портах знают? Набережную, может, пару-тройку злачных мест, да и то не всегда.
– Ну а ты, – смеясь, поинтересовался я, – со всем своим богатым опытом по части преступной жизни, что, интересно, увидела там ты?
– То, чего обычно не видит никто, – ответила она, – крошечные улочки – кулисы, созданные для того, чтобы скрываться. Правда… – Она заколебалась. – Правда, мне слишком часто мерещились там обманчивые тени…
– Ну и что?
– Теперь я больше не схожу на берег. Яхта все та же, сменилось только название. К чему мне выходить в город? Ведь яхту-то нельзя не заметить, ее видно лучше, чем меня, разве не так?
– Что и говорить, уж она-то сразу бросается в глаза, – подтвердил я.
Один из матросов включил радио. Какой-то дурной джаз.
– Ты не хочешь немножко сыру?
Я встал и пошел за ним. Она тоже встала.
– Мне больше не хочется говорить, – сказала она.
– Пора бы тебе, – напомнил я, – показать мне мою каюту.
Она перестала есть и посмотрела на меня. Я продолжал жевать.
– Ну, конечно, – мягко согласилась она, – сейчас я тебя провожу.
– Я еще не наелся, – возразил я, – пойду возьму какой-нибудь фрукт.
Она не стала есть фрукты. А пошла и принесла два стакана вина.
– Скажи-ка…
Она снова наклонилась. Берет упал. Было уже поздно. Пора ложиться спать. Волосы у нее совсем растрепались.
– Что?
– Ты ведь любишь море, правда? Я хочу сказать… тебе здесь не хуже, чем где-нибудь в другом месте?
– Я не знаю моря, – рассмеявшись помимо своей воли, ответил я. – Но думаю, что я обязательно его полюблю.
Она улыбнулась.
– Пошли, – сказала она, – я провожу тебя в твою каюту.
Мы спустились на нижнюю палубу. На ют выходили двери шести кают. В четырех из них сейчас жили матросы. Она вошла в шестую с левого борта. Каюта была свободна, и, судя по всему, довольно давно. Там стояла одна койка, это была каюта, соседняя с ее. Зеркало потускнело. Весь умывальник покрылся слоем мелкой угольной пыли. Койка не была застелена.
– Она пока довольно часто пустует, – пояснила она.
Прислонилась спиной к двери и добавила:
– Почти всегда.
Я подошел к иллюминатору. Он смотрел прямо в море, а не на нижнюю палубу, как мне показалось сначала. Потом направился к умывальнику и открыл кран. Он поддался не сразу. Сперва вода потекла ржавая, потом посветлела. Ополоснул лицо. Кожа все еще болела. Это я так обгорел, пока спал под платаном, поджидая отправления поезда с Жаклин. Она следила за каждым моим движением.
– Ты здорово обгорел, – заметила она.
– Это пока ждал поезда. Мне пришлось долго ждать.
– Позавчера за обедом ты жутко напился. Все время то вскакивал, то снова садился. Ты выглядел счастливым. Не припомню, чтобы мне хоть раз в жизни доводилось видеть человека, который бы выглядел таким счастливым.
– Я и правда был тогда жутко счастливый.
– После обеда я довольно Долго искала тебя вокруг траттории. Сама не знаю, вдруг захотелось немедленно снова тебя увидеть, и все. Было сразу видно, что ты совсем не привык чувствовать себя счастливым. Но держался молодцом.
– Это все вино. Я очень много выпил. И потом, надо же было умудриться так обгореть.
– Тебе не надо было умываться, лучше намазать лицо кремом.
Вода освежала, но стоило вытереть лицо, как оно начинало гореть еще пуще прежнего. Поэтому я продолжал то и дело ополаскивать его водой. У меня было такое ощущение, будто меня кто-то расцарапал в кровь. Вот уже два дня, как я непрерывно страдал от этой боли.
– Сейчас принесу тебе крем, – предложила она.
И вышла из каюты. Несколько минут в каюте царила полная тишина. Я перестал ополаскивать лицо и ждал ее возвращения. Только тут я явственно услышал вибрацию от корабельного винта и шелест морских волн, бьющихся о корпус корабля. Сделал над собой неимоверное усилие, пытаясь заставить себя удивиться, но так и не смог. Единственное, что удивляло меня в тот момент по-настоящему, это то, что ее не было со мной в каюте. Вернулась она очень быстро. Я намазал лицо кремом. Потом закончил умываться и наложил на лицо еще немного крема. Она растянулась на койке, заложив руки за голову. Я повернулся к ней.
– Ничего себе приключение! – рассмеялся я.
– Такого еще не было, – отозвалась она тоже со смехом.
Больше нам нечего было сказать друг другу.
– Ты не очень-то разговорчив, – заметила она.
– Насколько я понимаю, он тоже не слишком-то баловал тебя разговорами, разве не так?
– Пожалуй, в Париже он все-таки кое-что мне рассказал. Но это ничего не меняет.
– Еще бы. Ведь я же не убийца, – возразил я. – Настанет день, и я буду говорить с тобой без умолку. А сейчас мне нужно распаковать вещи.
