Елена Арсеньева - Черная жемчужина
У Алены подкосились ноги, и она едва не свалилась в люк, но, слава богу, нашла в себе силы и удержаться на задрожавших конечностях, и даже отпрянуть подальше.
Тетенька как ляпнет сейчас – мол, незнакомая девушка из домоуправления там по чердаку ходит…
«В крайнем случае, кинусь по чердаку к другим подъездам, – мгновенно определила для себя стратегию и тактику отступления Алена. – Совершенно точно, что хоть один люк в подъездах окажется открытым!»
Так себе надежда, между нами говоря… Довольно ненадежная.
– Сегодня никого не было, – донесся голос тетеньки, и от сердца у Алены чуточку отлегло, – а вот вчера…
Алена снова насторожилась и, как выяснилось, не напрасно.
– А вот вчера был тут какой-то мужичок, заявил, дескать, он таксист, из 58-й кто-то машину вызвал, а не выходит. Ну, я ему сказала, что, видать, обманули его, выходить оттуда совершенно некому, а он все рвался, чуть дверь не сломал.
– Ага… – послышался голос «агента».
– А может, он и правда был таксист, я потом в окошко поглядела – садился он в белую машину с шашечками, а на крыше был желтенький щиток.
– Ну, наверное, и правда что-то перепутали, – равнодушно сказал «агент», и Алена услышала звук удаляющихся по лестнице шагов, после чего наконец ощутила, что то желе, которое образовалось у нее вместо ног, начинает обретать прежнюю устойчивость.
И обрело, заметьте себе, и Алена даже на этих самых ногах еще довольно долго ходила по чердаку в сопровождении неотвязной хозяйки, обещая ей все мыслимые и немыслимые ремонты. Заодно Алена сделала два наблюдения. Во-первых, в малое окошечко удалось увидеть, что трое парней (совсем даже не в кожаных куртках, а в каких-то разномастных, вроде бы в синей, коричневой и красной), один в вязаной шапочке, другой в черной кепчонке, третий – с непокрытой темноволосой головой, садятся в черный «Ровер». Номер было никак не разглядеть, ну никак! И вроде бы Дальтона-Ушата среди них не было. А впрочем, слишком высоко, точно не сказать.
Второе открытие состояло в том, что все люки в другие подъезды оказались заперты. Хотя это уже было не актуально.
Наконец Алене, уже почти в полуобмороке от усталости (даже собачка притомилась и уснула в уголке чердака, на груде какой-то пожароопасной ветоши), удалось сбежать от тетеньки, наобещав ей привести сюда все комиссии на свете. Ноги опять начали дрожать, и она едва спустилась с лестницы. Сердце колотилось как сумасшедшее, в голове все словно бы дымилось. Ох, тяжела доля работников жилищно-коммунального сектора, а также квартирных взломщиков!
Впрочем, от свежего воздуха чуть полегчало. Алена постояла-постояла во дворе, глядя на то место, где был припаркован «Ровер», а потом ей вдруг стукнуло, что парни, очень может быть, что-то заподозрили и теперь поджидают ее по пути на остановку.
Конечно, это была мания преследования, а может, даже полная и окончательная паранойя, которую следовало с презрением прогнать, но Алена ей поддалась и, как ни устала, на остановку не пошла, а отправилась домой пешком, через самые обходные закоулки, что заняло у нее около часа времени. Пришла никакая и немедленно упала за стол. Она редко создавала в холодильнике запасы, но сейчас порадовалась, что они существуют, хотя и совсем незначительные. Все-таки пища – лучший транквилизатор! «Морской коктейль» и шпинат, холодная курица и огурец, редиска и сырые шампиньоны, к которым Алена пристрастилась во Франции… потом зефир и убийственная вещь – чернослив в белом шоколаде. Поверх всего этого – горячий чай «пуэр», который при первом знакомстве показался Алене просто свежезаваренной землей вперемешку с сорной травой, но постепенно она к «пуэру» пристрастилась, пила теперь только его и находила, что ничто другое так не вымывает из желудка избыточное количество еды.
Спустя немалое время, проведенное за столом, Алена вполне успокоилась… то есть настолько, что даже думать не могла ни о чем, а могла только раздеться и лечь спать. И она так и поступила.
Из воспоминаний Лены Вахрушиной (если бы они были написаны, эти воспоминания…)
Я смотрела на нее, вытаращив глаза. Никогда ничего подобного не видела. Да она ли это, наша всегда тихая, отсталая, вечно согласная с отцом и с нами мамаша?! Какое безумное выражение лица! И неужели она способна поднять руку на дочь! На родного человека!
А что? Вот подняли же на пионера-героя Павлика Морозова руку его родственники, дед и дядька, и за что? За то, что обличал врагов, расхитителей социалистической собственности! Конечно, мать меня не убьет, как убили Павлика, но, если так будет ремнем махать, того и гляди лицо рассечет. Хороша же я буду завтра в школе! А завтра как раз обществознание, мне доклад о социалистической бдительности делать. И пример хороший можно привести: как наш сосед Шаманин, бывший главный инженер строительства, был изобличен благодаря бдительности тех, кто находился с ним рядом в повседневной жизни. Изобличен, арестован и, можно не сомневаться, что скоро понесет суровое, но справедливое наказание.
Вот только ни о чем я не смогу рассказать, если мамаша доберется до меня со своим ремнем. В смысле, не со своим, а с отцовским, но это уже не столь важно. Буду ходить вся в синяках и кровоподтеках. Конечно, я могу выдумать, будто схватилась врукопашную с убегающим Шаманиным… но не факт, что мне поверят. И вообще, вдруг кто-то из учителей проверит? Тогда правда наружу выйдет, будет стыдно. К тому же пионеркам стыдно врать… Нет, лучше не связываться с обезумевшей мамашей.
– Да ладно, опустите ремень, что вы, в самом деле… – пробормотала я, сторонясь. – Не пойду я никуда. Слышали? Не пойду! А у окошка можно посидеть?
Конечно, я не могла вот так отрешиться от чувства долга. У меня оно настолько сильно развито, что умрет только вместе со мной. Не могла я от него избавиться, а потому решила посидеть у окошка, покараулить. Мало ли – вдруг Шаманин и правда решится бежать. А я тут, на страже!
– Сиди, так и быть, – неохотно согласилась мамаша. – Только поимей в виду: коли с места стронешься и убежишь за соседями подглядывать, догоню и изобью до полусмерти.
И я поняла, что она так и сделает, а потому шальная мысль дождаться, пока мать задремлет, и все же ускользнуть к Шаманиным, была мною подавлена в самом зародыше.
– Угомонитесь вы, – буркнула я. – Никуда я не денусь. Буду тут сидеть.
– Слово дай, – потребовала мать.
– Какое еще слово? – удивилась я.
– Свое это… красное пионерское.
– Не красное пионерское, а честное пионерское, – хмыкнула я. – Сами не знаете, мамаша, чего просите. Как я могу вам дать честное пионерское, если у меня нет галстука на шее?!
