Екатерина Мурашова - Детдом
Голоса у молодежи были звонкие и чистые, и все вместе получалось очень душевно. Всем так понравилось, что на гимне не остановились и, логически погружаясь в историческую перспективу, спели сначала «День победы», потом «Вставай, страна огромная!», а потом и «Варшавянку».
Серьезно выводя тихим и пронзительным речитативом:
«Вих-ри враждеб-ны-е ве-ют над нами,
Темные силы нас злобно гнетут.
В бой роковой мы вступили с врагами,
Нас еще судьбы безвестные ждут…» —
Владимир пытался одновременно припомнить слова «Боже, царя храни», вспоминая русского националиста Антона, и из своих резонов полагая, что вскоре дело дойдет и до этого. На последних, громоподобных тактах «Варшавянки», там, где «Марш, марш впере-е-од, рабочий народ!», в дверь позвонили. Владимир сразу сообразил, что пришли соседи, которых гремящий на всю лестницу хор достал до печенок, и, с трудом протолкавшись сквозь строй хористов, ринулся извиняться. Держа в двух руках четыре бутылки с иностранными наклейками, сверху пришел новый русский, который в прошлом году выкупил и расселил верхнюю коммуналку. Теперь он, не торопясь, делал в ней евроремонт.
«Забористо поете, ребята! Прямо душа разворачивается! – сказал сосед сверху, и, заглянув за плечо Владимира, добавил. – Ни фига себе, сколько вас тут! Можно и нам к вам? Победу отметить, святое дело!»
Нового русского, естественно, пустили. Вместе с ним пришли четыре шабашника из Белоруссии, которые делали у него ремонт. Выпили за знакомство, а потом в честь гостей из Белоруссии и при их непосредственном участии исполнили «Молодость моя, Белоруссия, – песни партизан, сосны, да туман!» Потом двое из четырех шабашников и сам новый русский принялись ухаживать за Светкой. Третий положил было глаз на Ирку, и они с Володей пошли на лестницу «покурить». Там шабашник все понял и сказал: «Без вопросов, мужик, если ты с ней двадцать лет живешь, так какие вопросы? И тебе и ей памятник ставить можно. Совместный. Как Минину и Пожарскому.» Четвертый белорус, самый старший и, по всей видимости, бригадир, женщинами не интересовался, степенно пил водку, закусывая ее картошкой и луком, и агитировал бухгалтеров и Виталика за батьку Лукашенко.
* * *Кай сидел на глубоком подоконнике, свесив ноги. Его широко открытые глаза медленно скользили по рисунку на обоях. Он видел на стенах диковинных зверей, похожих на древние индейские фрески. Звери перемещались, скалили зубы, ссорились, играли и спаривались между собой. Их скрытая от посторонних глаз жизнь забавляла Кая и заполняла текущий мимо него ручеек времени. Праздник, который шумел за стеной, не раздражал его, но казался слишком громким и похожим на вечеринки мексиканских студентов. Кай искренне не понимал, зачем люди, собравшись вместе, столько разговаривают и вообще издают столько разнообразных звуков. Сам он из всех звуков по настоящему любил только голоса леса и шум прибоя. За отсутствием леса и моря он предпочитал тишину. Впрочем, человеческая музыка тоже часто была ему приятна. Услышав что-то понравившееся один раз, он легко запоминал мелодию, и потом свободно, в любой момент воспроизводил ее у себя в голове, получая удовольствие, равноценное повторному прослушиванию.
Дверь медленно открылась. Кай оторвался от созерцания жизни обойных зверей и скосил глаза. Ему казалось, что еще до появления кого-либо он угадал вошедшего. Но он ошибся. На пороге стояла Антонина. Некоторое время оба молчали. Их молчание не было тягостным. Ручеек времени как будто бы остановился в камнях и потек вспять. Взъерошенный полуголый мальчишка и высокая серьезная девочка снова смотрели друг на друга на одном из островов Белого моря. Скрученные ветром сосны цеплялись за скалы и настороженно наблюдали за ними. Чайки резко вскрикивали над салмой и чиркали крыльями в вечернем сгустившемся воздухе. Антонина знала, что Кешка-Кай мог перемолчать кого угодно. Но все-таки первым заговорил именно он.
– А где Виталик? – спросил Кай и в пустой комнате отчетливо раздался звон разбитого стекла.
– Почему он должен…? – спросила Антонина.
– Не знаю, – пожал плечами Кай. – Ты знаешь лучше.
– Ты даже не писал мне писем, – сказала она.
– Да, – сказал он.
– Ты помнишь?… – спросила она.
– Да, – сказал он.
Когда биологи уехали с базы, он унес с веревки ее забытый зеленый шерстяной носок с дыркой на пятке и потом долго таскал его с собой, как собака таскает и прячет под подстилку тряпку или мячик.
– Тебе больше нечего сказать мне?
– Да, – сказал он.
Антонина долго смотрела на него. Он пил ее взгляд глазами и улыбался.
– Вы с Ольгой очень подходите друг другу, – наконец, сказала она. – Она тоже все время говорит: да.
Он промолчал, но задержал дыхание на вдохе и выдохнул только тогда, когда она вышла за дверь. Потом вернулся к разглядыванию рисунков на обоях. Ручеек времени снова мерно журчал рядом с ним.
* * *Ольга стояла возле двери, не решаясь подойти. Как будто бы это была не ее комната, и она заглянула сюда случайно и в первый раз. Кай подвинулся на подоконнике и показал ей на место рядом с собой. Она приблизилась, посмотрела вприщур прямо на него, потом села и стала смотреть перед собой.
– У тебя глаза, как махровые колокольчики, – сказал Кай.
– А разве бывают такие? – спросила Ольга.
– Не знаю. Ты здесь живешь?
– Да. Тебе не нравится?
– А почему у тебя нет цветов в горшках? Или кошки?
– Да. У нас ни у кого нет, хотя я люблю цветы, Егор любит кошек, а Владимир – собак. Наверное, мы боимся.
– Чего вы боитесь?
– Да. Нас всех когда-то бросили, и теперь нам страшно взять кого-то живого. Вдруг это сидит где-то внутри нас, и мы тоже – бросим? А ведь каждый из нас знает, каково это.
– Откуда ты знать, что тебя бросили? Может, так вышло…
– Да. Но я не верю. Маленькая верила. Придут, найдутся. В детских домах все верят. Да.
– Это не есть… это неправильно.
– Да, – сказала Ольга. – Но ведь ты тоже меня бросишь. Уедешь с Олегом в свою Америку и все.
– А разве я тебя уже взял? – спросил Кай.
Ольга молча кивнула.
Кай, помолчав, тоже кивнул. Тогда она легко спрыгнула с подоконника, и как будто бы пошла к двери. Потом обернулась и решительно подошла вплотную к нему. Он раздвинул колени, и она прижалась к нему животом и грудью, спрятала лицо у него на шее. Он обнял ее. От него к ней шло чистое тепло, как от ровно горящего костра. Она несколько раз вздрогнула и успокоилась.
– Ты знаешь зверей на обоях? – спросил Кай.
– Конечно, знаю, – ответила Ольга. – Они глупые.
– Нет, – возразил он. – Просто они нигде не бывали. Только на фабрике, где делают обои, в магазине и здесь.
