Татьяна Устинова - Близкие люди
У Ленки Петрушевской в их классе была такая собака, и Иван тайно и страстно мечтал о том, что у него когда-нибудь тоже будет собака колли с величественной белой манишкой на груди и широкой ухмылкой на длинной морде.
– Он спит совсем, – как будто откуда-то издалека медленно и отчетливо проговорил отец. – Пойдем-ка…
– Я не сплю, – возразил Иван, как ему показалось, очень внушительно, – я еще чай буду пить.
Про обещанный чай он забыть никак не мог.
Но собака колли, прижавшись уютным боком, уже устраивалась рядом с ним на диване, укладывала на лапы большую голову, посапывала успокоительно и ровно, и через десять секунд Иван спал, обнимая ручками-палочками клетчатый ворсистый плед.
Степан постоял над ним секунду, прикидывая, вытащить плед прямо сейчас или попозже, и решил, что вытащит потом.
Как это Леночка живет и не знает, как он спит, обнимая плед, и время от времени совсем по-взрослому вздыхает, избавляясь во сне от своих трудных дневных забот?..
Степан вышел из комнаты, осторожно прикрыл за собой дверь, потушил половину ламп в коридоре и увидел прибалтийскую крысу. Она маячила в отдалении, и в руках у нее была кружка с чаем.
“Она очень неплохо освоилась в моей квартире, – подумал Степан, моментально переходя из лирического в озлобленное состояние. – Вполне могла бы дожидаться своего такси на лестнице, а не на кухне! В конце концов, с этого дня она мой работник, а я ее наниматель!”
Блин, что за ересь у него в голове!
– Еще не звонили? – спросил он мрачно. Ему очень хотелось, чтобы она убралась прочь, и поскорее.
– Нет пока, – сказала Ингеборга, отлично понимая, что он мечтает ее спровадить. – Хотите поесть, Павел Андреевич?
Это было так неожиданно и странно, что он промахнулся сигаретой мимо зажигалки.
– Я… поем, – сказал он осторожно, – попозже…
– Еще чуть позже – и будет утро. – Ингеборга сама не понимала, почему ее тянет его раздражать. Ведь не заботы ради она пристала к нему с этим дурацким ужином! – Садитесь, Павел Андреевич. Не зря же мы с вашим сыном убили полвечера на кулинарные изыски.
– Изыски? – переспросил Степан растерянно.
На черной полированной поверхности стола прямо перед его носом как будто сама по себе появилась плетенка с узкими полосками тонюсенького лаваша, потом тарелка с огурцами и помидорами, свежими и маринованными, сыр, нарезанный очень странно – не пластинками, а кубиками, и наконец – Господи Иисусе! – огромный, как стог, кусок бело-золотисто-розовой картофельной запеканки с поджаристой коричневой корочкой. При виде этого куска у Степана от голода и усталости помутилось в голове, а в желудке произошло что-то вроде молниеносной гватемальской революции.
Он упадет в обморок, если сию же минуту не съест все до крошечки. Сначала он съест этот кусок, потом положит себе все, что осталось в чугунной сковороде – ведь там же осталось, он видел краем глаза, там осталось больше половины! – а когда съест и это, он хлебом вычистит тарелку и подъест все горелки со сковородки, и только потом, после этого, он съест все огурцы, все помидоры, весь хлеб, весь сыр и что там есть еще…
– Это почти национальное блюдо, – произнес кто-то рядом с ним, – картофельная запеканка. Иван сказал, что отбивные надоели вам ужасно.
У него даже не было сил разбираться и соображать, кто именно и что именно говорит за его спиной. И в эту секунду ему не было никакого дела до того, что он услышал, стоя за дверью кабинета Саши Волошиной, и что теперь ему делать со всем этим дерьмом.
От нетерпения он урчал и похрюкивал.
Прислонившись спиной к холодной полированной стойке, Ингеборга смотрела на него и маленькими глотками прихлебывала из керамической кружки чай. Кружка была тяжелая, стильная и дорогая. Павел Степанов, как уже успела заметить Ингеборга, любил именно такие вещи. Только сейчас он вовсе не походил на любителя дорогих вещей.
Он ел так жадно, что уши у него ходили ходуном – вверх-вниз, вверх-вниз – и двигались короткие волосы на затылке.
Спина у него была кругло согнута над тарелкой, как будто он боялся, что еду у него сейчас отнимут и он останется голодным. Он даже локоть на стол положил, как бы загораживая от всего мира свою добычу.
Ужас какой-то.
Когда зазвонил телефон, он взял трубку, продолжая придерживать рукой тарелку.
– Ваше такси приехало, – сообщил он Ингеборге и даже не подумал оторвать от стула свою драгоценную задницу, чтобы проводить ее. Впрочем, и без дальних проводов для одного вечера ей вполне хватило Павла Степанова.
– Я завтра приведу Ивана из школы, – сказала она неприязненно, решив, что все-таки нужно напомнить ему об их соглашении, – зарплату можете начислять с сегодняшнего дня.
Как-никак я полдня проторчала у вас в квартире.
Он что-то согласно промычал, не отрываясь от своей запеканки, и Ингеборга с облегчением выскочила из квартиры.
Как, черт побери, она намеревается выносить его общество целое лето?!
“Впрочем, – поправила она себя, усаживаясь в прокуренную и сотрясаемую припадочной дрожью “Волгу”, – выносить мне ничего не придется. Он будет приходить, а я в ту же секунду уходить. Эта дурацкая запеканка была в нашей общей жизни в первый и последний раз.
А мальчик очень славный.
Добрый, запуганный и неустроенный мальчик. Мы будем с ним дружить”.
“Волга” еще немного потряслась на месте, потом все-таки пересилила свой почтенный возраст, дрогнула ржавым телом и покатила со двора.
Водитель, уже довольно давно сидевший в своей щегольской иностранной машине, проводил ее глазами.
Так-так.
Значит, наступили перемены. Да еще какие! Из дома почтенного схимника в полночь на такси уезжает девица, и никому об этом ничего не известно. Это не правильно. Это нужно исправить. И прежде всего разобраться, откуда она взялась, эта девица, и какую роль будет играть в намечавшейся маленькой – или большой, там видно будет – жизненной драме Павла Степанова.
Нет, вечер не зря прошел. Не зря, не зря…
Прежде всего следует позвонить и поделиться наблюдениями. И узнать, как давно это продолжается.
“Ах, Степан, Степан, зачем же ты девушку-то втравил в собственную и даже некоторым образом абсолютно личную драму?.. Напрасно втравил, совершенно напрасно. И жить-то тебе осталось всего ничего, а ты такие сложности создаешь окружающим!
Впрочем, – тут водитель усмехнулся, – тонкостью мышления Павел Степанов никогда не отличался”.
* * *
Он знал это давно.
Он знал это с самого начала, и звонок Степана ничего к этому знанию не добавил – ему и так все было ясно.
Вот только что теперь делать, он не знал. Он, черт побери, совершенно не мог себе представить, что он должен делать дальше.
