Елена Квашнина - Привет, любимая (СИ)
* * *
Я оставила Светку возле ее калитки и теперь, не торопясь, шла домой. Все равно попадет, спеши - не спеши.
Было так тихо и умиротворенно, что не хотелось думать ни о чем неприятном. Даже о том, что последний раз я отдыхаю в деревне. Тетка заявила отцу, мол, Алька уже достаточно выросла и теперь вполне способна обойтись без деревенского воздуха и натурального молока.
Может, осознание скорой утраты так обострило мои чувства? Я этим летом каждый день проживала, как последний. Поэтому никуда не хотелось торопиться, а имелось желание насладиться всем сполна: и природой, и дружбой, и вниманием парней, и лицезрением Олега. Да, и этим тоже. Что у меня к нему было, я и сама толком не знала. Но меня что-то притягивало к Светкиному брату. Если возникал рядом, мне с трудом удавалось переключить свое внимание на других. Казалось, ни у кого нет такой гордой посадки головы, таких темных глаз, никто не умеет так многозначительно молчать, так насмешливо улыбаться. Предел мечтаний - сидеть где-нибудь в уголке, смотреть на него, слушать его хрипловатый голос. И не попадаться при этом ему на глаза.
... Я так боялась Олега. Боялась его ехидной усмешки, пробивающейся из-под начавших расти темных усов. Боялась до дрожи в коленках. Конечно, виной всему - мой комплекс. Это-то я понимала. Только легче не становилось. Целых три года потратила на поклонение ему. Писала длиннющие письма с объяснениями, но ни одного не отправила. Сочиняла стихи - такие глупые... Читала подряд всю литературу, которая хоть как-то могла просветить меня в области человеческих отношений: от русской классики до учебников по психологии. Но добилась только одного. Олег невзлюбил меня еще больше. Как-то в прошлом году Светка ехидно поинтересовалась у него:
- За что ты не любишь Альку? Она такая умная.
И получила не менее ехидный ответ:
- Вот за то и не люблю, что слишком умная.
Конечно же, мне ничего не светило. Но, зная, что в Денисовку приехать больше не удастся, а в городе мы и со Светкой-то почти не встречаемся, я морально готовила себя к откровенному разговору с ним. Ну, нужно мне было, нужно - все сказать. Не могла я больше в себе носить свои чувства. Хотелось выплеснуться. И выплеснуться именно на него. Только решимости не хватало, и удобный случай не подворачивался. Поэтому я злилась и дерзила всем подряд.
* * *
Тетя Нина, конечно же, кричала и обвиняла во вредительстве. Так что после ужина мне пришлось, заглаживая вину, помыть ноги и одеть шерстяную кофту. Хотя к вечеру жара почему-то только усилилась. Но снова выслушивать теткины вопли - себе дороже.
- Я за тебя несу ответственность, - надрывалась она при случае, - и не желаю отвечать перед Володькой...
Володькой она называла своего брата и, следовательно, моего отца. Она считала, что он меня слишком распустил и все мне позволяет. Странно было слышать, как отца кто-то называет столь неуважительно. Пусть даже сестра. Мама при жизни называла его Вовой. Друзья звали Санычем. На работе же он был всеми почитаемым Владимиром Александровичем. И вдруг какой-то Володька. Не серьезно. И обидно. За это я не любила тетю Нину еще больше. Кстати, тетка никогда не ограничивалась одним скандалом. Скандалы она любила двойные: поругавшись со мной, тут же звонила своему Володьке - домой или на работу. И ругалась уже с ним. Мне, естественно, крепко доставалось от отца, чего он совсем не позволял себе в городе. В общем, проще в тридцатиградусную жару париться в шерстяной кофте, чем нарываться на очередной конфликт. Их и так предостаточно. По нескольку в день. В конце концов, кофту можно снять. Так, чтобы тетя Нина ничего об этом не узнала. И, потом, пар костей не ломит. Можно и попариться немного. Ведь сегодня пятница, значит, мне разрешено гулять до одиннадцати часов вечера. Вот уж мы со Светкой пошляемся! Светка любила пятницу не меньше. И по той же причине.
* * *
Она ждала меня на лавочке у своей калитки. Не очень-то и скучала. Ее развлекали Толик и Мишка. Эти девятнадцатилетние жеребцы весьма мило швырялись листиками, которые Светка обрывала с кустов сирени, росших у забора.
При моем появлении Толик нахмурился, перестал швыряться листьями и замолчал. А Рыжий пошел разливаться соловьем. Выяснилось, что они ждут Олега. Но пока прекрасно обходятся без него. Мы немного поскалили зубы, а потом Светка выпросила у Мишки, чтобы он покатал ее на мотоцикле. Мотоцикл стоял тут же. С прошлого года Мишка не расставался со своей "Явой". И стал, в некотором роде, напоминать кентавра. С той только разницей, что у кентавров нижняя часть была все-таки лошадиной, а у Рыжего - мотоциклетной. Отказать Светику Рыжий не решился, и они умчались вверх по деревне - к лесу.
Интересно, почему не в сторону Березовки или шоссе?
Пока эти двое нахалов пропадали, мы с Толиком перебрасывались ничего не значащими фразами о погоде. Наша взаимная неприязнь не мешала мне дразнить его при случае. Но сегодня хотелось мира. Толик, на удивление, тоже не задирался. Правда, разговорить его всегда было трудно. Но, когда от человека ничего особенного не ждешь, можно довольствоваться и односложными ответами. Я и довольствовалась всякими междометиями вроде "угу" и "н-но".
И вдруг, посреди такой чинной и вполне светской беседы, на какое-то мое легкомысленное замечание о том, как жаль, что так быстро проходит лето, Толик неожиданно угрюмо заявил:
- Дура ты, девка!
Я опешила. И не придумала ничего умнее, как растерянно пролепетать:
- Не поняла... Что?
- Дура ты, говорю, девка! - с непонятным для меня удовольствием повторил Толик.
Понадобилось, наверное, не меньше минуты прежде, чем я обрела дар речи:
- Интересно, это почему же?
- А потому...
Пришлось занять круговую оборону.
- Оч-чень разумное объяснение. Главное - доходчивое.
