Стюарт Льюис - У вас семь новых сообщений
На клавиатуру падает большая слеза.
Спальня не больше кладовки, но вся залита светом. Я пытаюсь почувствовать мамин запах в смятых простынях, но они пахнут только пылью. Я быстро снимаю их с постели и складываю в углу. Из ящика стола выглядывает черный шнур, я тяну за него, и у меня перехватывает дыхание. Это ее мобильный телефон со все еще подключенным зарядным устройством. Я нажимаю кнопку, желая проверить, работает ли он, и, к моему удивлению, раздается звук загрузки. Думаю, отец не отказался от услуг оператора. Возможно, это семейный тариф, и он решил его оставить. Мама не принадлежала к группе людей, которые постоянно носят телефон с собой, – она долго раздумывала, прежде чем его приобрести. Я пролистываю список контактов и останавливаюсь на имени Марка Джейкобса. Когда мне было девять, я пила с ним чай в Париже. Она оставила меня с Марком в кафе где-то в Марэ, а сама отправилась на кастинг для французского издания «Вог». У него были длинные загорелые пальцы и добрые глаза. Тогда я решила, что это просто какой-то ее знакомый. Теперь я вспоминаю тот день каждый раз, надевая свое любимое голубое платье с глубоким вырезом из его весенней коллекции 2001 года, сшитое специально для мамы и перешедшее ко мне. Я нажимаю кнопку вызова и попадаю на голосовую почту, но не оставляю сообщения. Того, что я звоню Марку Джейкобсу из квартиры мамы, уже достаточно, чтобы мне стало не по себе.
Я решаю принять душ в крохотной ванной, облицованной черно-белой плиткой. Я смотрю, как пыль, крутясь в потоках воды, исчезает в сливном отверстии и думаю: «Вот этим она теперь стала». Я вытираюсь, одеваюсь и падаю лицом вниз на голый матрас. Интересно, каково было бы привести сюда Оливера? Может быть, он играл бы на виолончели, пока я готовила бы ему запеченного лосося. Через несколько дней после смерти мамы я увидела в газете рецепт запеченного лосося и приготовила папе с гарниром из его любимой спаржи. Отец, увидев меня в фартуке, спадавшем до самого пола, заплакал. Плачущий взрослый мужчина – это терзающий душу, но и прекрасный в своей искренности эпизод. Мы едва притронулись к лососю, но получилось вкусно.
Я поворачиваюсь, и у меня перехватывает горло: на ночном столике лежит запонка с изображением печальной театральной маски. Что она здесь делает? Я хватаю ее и сдуваю пыль. Насколько я знаю, единственные запонки, которые есть у моего отца, в форме маленьких узелков. Кроме того, он не стал бы носить что-то подобное. Я заглядываю под кровать в поисках смеющейся маски, но там нет ничего, кроме пыли и какой-то пуговицы.
Хмм… Я кручу запонку в пальцах, как будто это ключ к какому-то неизвестному языку, который я не уверена, что хочу понимать. Мама никогда не говорила, что принимает здесь гостей – это было только ее место. Но кто-то здесь все же был. И этот кто-то не мой отец.
Мне вспомнилось, как в восьмом классе я пропустила физкультуру, пришла домой рано и сразу поднялась в мамину комнату. У нас был ежедневный ритуал: мы сидели на кровати, и я рассказывала ей все, что произошло за день. Даже если мой рассказ был скучным, мама умела сделать его интересным. Например, я говорила, что у нас была контрольная по математике, потом я ела куриное филе, и она объясняла, что математика нужна, чтобы ум научился работать определенным образом, и она основа всего в мире. А после рассказывала, что куры теряют перья, когда нервничают. В общем, мама могла из чего угодно сделать увлекательный разговор. Но тогда мне хотелось сказать ей кое-что действительно интересное – нас отправили домой рано из-за того, что кто-то сообщил, будто в здании школы заложена бомба. Тогда наш учитель естествознания привел свою собаку, чтобы посмотреть на ее реакцию. Псина была настолько сбита с толку, что задрала ногу на его стол. Но мама была в ванной, не ожидая, что я приду так рано. Она говорила с кем-то по телефону таким нежным голосом, что я сразу поняла, мне не стоит подслушивать. И все-таки я слушала. Ее голос звучал как песня.
Я кручу в руках запонку, и это воспоминание лежит тяжелым комом где-то внутри меня, как недопеченный блинчик в желудке. Не тот ли человек, с которым мама тогда разговаривала, оставил ее здесь? У меня было чувство, что я не все знаю о ее смерти, но я не так себе это представляла.
В гостиной воздух стал свежее – я открыла маленькое окошко в ванной, чтобы был сквозняк. Я возвращаюсь к ее компьютеру и смотрю папки на рабочем столе. Одна называется «Всякое», другая – «Модельный бизнес», а третья – «Луна». Меня все так называют. Единственный человек, который зовет меня настоящим именем, – Малия, школьная медсестра. Я смотрю на папку и не могу себя заставить дважды щелкнуть по ней. Скорее всего там просто фотографии и все такое, но во мне сейчас борется столько разных чувств, что мне кажется, будто мой мозг разваливается на части, как цветок на ускоренной перемотке. Я выглядываю в окно и вижу, что почти стемнело. Я выключаю ноутбук, закрываю окно, хватаю пакет с мусором вместе с бутылкой моющего средства и метелочкой и спускаюсь по лестнице. Уборщица все еще там. Я аккуратно ставлю все на пол и говорю:
– Gracias[2].
Она улыбается. Отец как-то сказал, что людям становится приятно, если они слышат родную речь. Когда мы ходим в мой любимый тайский ресторан около Таймс-сквер, я всегда говорю официантке: «Kap coon kah»[3], и мне достается дополнительная кола за счет заведения.
По дороге домой я останавливаюсь и покупаю арахис. Жуя, пытаюсь отвлечься от вопросов, которые бьются в моей голове, как облако мотыльков. Кто хозяин запонки? Что в папке с моим именем?
На подходе к Сентрал-Парк-Уэст в моем кармане что-то неожиданно жужжит. Телефон мамы! Я открываю его и вижу «Семь новых сообщений». Как бомбу, которая может вот-вот взорваться, я выключаю его и захожу в наше здание. Консьерж странно смотрит на меня.
– Я опаздываю! – восклицаю я и пробегаю мимо.
Я поднимаюсь наверх и запираю за собой дверь своей комнаты. Телефон у меня в руках, я смотрю на него и думаю: «Это телефон покойницы».
Мама всегда была довольно откровенна со мной, но ее личная жизнь такой – личной – и оставалась. Хотела бы она, чтобы телефон оказался у меня? От кого эти сообщения? Я сжимаю подаренный отцом мячик для снятия стресса и вспоминаю прошедший год: что мне пришлось пережить и что я потеряла. Чтобы сохранить рассудок, мне не стоит сейчас слушать сообщения. А если я все-таки решусь, то не больше одного за раз. Может быть, я излишне драматизирую ситуацию, но эта запонка заставила меня задаться вопросом: «Какой же жизнью на самом деле жила моя мать?»
Я стараюсь сосредоточиться на домашнем задании, но вскоре слышу, как играет Оливер. Я подхожу к окну и смотрю на дом через дорогу. Под этим углом я могу видеть только край его виолончели и кончик смычка. Я убираю телефон под матрас и ложусь.
