Филлис Уитни - Слезинка на щеке
«Тебе идет зеленое с золотом», — сказал он.
Уже так давно никто не смотрел на нее с тем выражением, которое она читала в глазах Джонни. Было приятно чувствовать, что все эти мертвые годы отходят назад в прошлое, и она снова может возродиться к жизни.
Он рассказал ей о тех усилиях, которые предпринимал, чтобы легализовать приобретение Фернандой каменного снаряда для катапульты. Теперь это дело проходило по инстанциям. Третий по счету чиновник, с которым он разговаривал, уже встречался с мисс Ферн Фаррар, и рассказ Джонни его не удивил. Кончил он на том, что счел весь инцидент забавным и обещал подумать, что можно сделать. Конечно, Фернанду не надо посвящать в это дело, пока эта история в первозданном, не испорченном пошлой реальностью виде благополучно не будет запротоколирована.
Специальное блюдо, дымящееся от расплавленного сыра, прибыло, и оказалось смесью телятины с баклажанами. Джонни заказал банку черных маслин — греческих, в сравнении с которыми спелые оливки там, дома, казались просто безвкусными. Еще был кусок местного белого сыра, удивительно вкусного, с кусочками черного хлеба. Еще он заказал смолистое греческое вино. «Я не заставлю тебя пробовать сегодня bellissimo, — сказал он. — К этому надо сначала немного привыкнуть».
Вино пахнет сосновой смолой, подумала Доркас, но оставила свои соображения при себе. Никогда еще с тех пор, как она приехала в Грецию, она не ела с таким наслаждением. В этот момент мысли о глазах совы покинули ее.
Посередине еды Джонни вынул что-то из кармана и протянул ей: «Я нашел несколько открыток для вас с Фернандой».
Она взяла открытку. Она увидела, что это фотография мраморной головы, которую музей окружил такой тайной. Фотограф был профессионалом, он так использовал светотень, что лепка лица мальчика была передана предельно точно во всей своей тоскливой безысходности. Кривящиеся губы, казалось, дышат жизнью, а слеза вот-вот скатится по щеке. От фотографии исходило ощущение подлинности, которое Доркас сразу почувствовала. Она не почувствовала этого в той голове, которую им так неохотно выдали.
«Тебе ничего не показалось странным в той голове, которую мы видели в музее?» — спросила она.
«Не стал бы этого утверждать», — сказал Джонни.
Доркас изучала открытку.
«Дома у моего отца имелся удивительно хороший альбом греческих фотографий. В этой коллекции была фотография этой головы, и ребенком я любила ее разглядывать. Я придумывала истории про этого маленького мальчика, почему он плачет. Я с нетерпением ожидала встречи с подлинником. Но когда в музее ее вынесли, мне показалось, что в ней что-то не так, хотя я и не знала, что именно. Это меня взволновало».
«Я размышлял о том, что творится в этом музее, — сказал Джонни. — Ты выяснила, в чем дело?»
Она уставилась на открытку, озаренная внезапной догадкой: «Я знаю, в чем тут дело. Хотя это кажется невозможным. В музее слеза была не на той щеке — на левой. Я в этом уверена. На этой фотографии она на правой. Негатив не перевернули. Я определяю это по завитку волос на виске с той же стороны, что и слеза».
Джонни заинтересовался. «Надо подумать, мне кажется, ты права». В голове у Доркас кое-что начало становиться на свои места, значение некоторых слов. Электризующее значение.
«Я вообще не верю, что та голова, которую они показали нам в музее, была настоящая. Настоящая эта, — она постучала пальцем по открытке. — Та, что мы видели, была копией. Как ты думаешь, может, настоящая быть утеряна?»
Джонни взял открытку и посмотрел на нее: «Я не представляю, как могла возникнуть такая ошибка. Я имею в виду слезу. Это слишком очевидный ляп. Скульптор, который делал копию, никогда бы не допустил такой оплошности».
В словах Джонни был резон, но он не знал некоторых вещей, которые знала она. Она знала, что как раз перед смертью Джино пытался провернуть какую-то сделку. И было еще кое-что, что расставляло все по местам, так что из общей картины ничего не выпадало.
Доркас подняла с земли кожаную сумку и открыла замок. Она вынула свой бумажник и вытащила из-под паспорта тонкий конверт.
«Это письмо из Греции пришло к нам на квартиру после того, как Джино умер. Тогда я в нем ничего не поняла и, прочтя его, отложила. Через пару недель человек, который знал Джино, пришел спросить об его почте. Я не сказала ему про это письмо. После этого на мою квартиру было совершено несколько нападений. Один раз это случилось до того, как я переехала от Джино, и еще раз, когда я жила с Фернандой. Каждый раз взломщик оставлял после себя странный знак. Два кружочка мелом — как глаза совы. Хотя тогда я не заметила этого сходства».
«Совы?» — Голос Джонни прозвучал скептически. «Подожди, есть еще кое-что. Я думала, что потеряла письмо, но Бет засунула его в книгу, и оно обнаружилось в первый же день, как я попала на Родос. Прочитай его, Джонни».
Он прочел его негромко вслух. Доркас напряженно оглянулась по сторонам, но германская пара была занята своим счетом, а хозяин и второй официант рассаживали вновь прибывших. Она слушала, как он читает.
«Невеста Аполлона скорбит по своей утрате. Свершилось страшное действо. Принцесса покинула свой замок. В час дьявола на могилу ложатся тени. Dolorosa. Dolorosa. Dolorosa».
Его взгляд уперся в нее в искреннем недоумении.
«Кого еще может обозначать. «невеста Аполлона», как не нимфу Роду? — спросила Доркас. — Сам остров Родос — он переживает ужасную утрату. Джонни, ты что-нибудь знаешь о работе Джино?»
«Не много, — сказал он с сомнением. — Я обнаружил, что он разнюхивал возможности увезти сокровища с выставки. Еще я накрыл его с этой контрабандой».
Она кивнула: «Я думаю, его не волновало, откуда доставать вещи для богатых покупателей».
Джонни задумчиво ее разглядывал. Ей показалось, что в его глазах застыл вопрос. Настал момент. Она должна заставить его понять.
«Я дважды пыталась убежать от Джино, — сказала она. — Он меня возвращал. Рано или поздно я бы попыталась снова. Мне и Бет, нам было плохо с ним. Он был недостойным человеком, Джонни». Ей было трудно говорить, и она боялась взглянуть на него. Она боялась увидеть в его глазах холодную оценку. Он слегка дотронулся до ее руки, и она продолжала, избегая встречаться с ним взглядом.
«Что толку оправдываться, но я была глупа и очень юна. Я влюбилась в идеал, которым казался мне Джино. Единственное хорошее, что мне дало это замужество, которое с самого начала было полной ошибкой, — это Бет». Она не могла рассказать ему, до какой степени все это было ужасно.
«Должен признаться, что было трудно представить тебя женой Джино, — произнес Джонни, и его взгляд потеплел. — Я всегда удивлялся».
