Татьяна Устинова - Мой генерал
Марина отбежала с ним подальше.
– Тише, тише, маленький, – приговаривала она, – тише, тише… Все в порядке. Это лошадки играют. Играют лошадки.
Все кончилось в одну секунду.
Изнутри плотного облака пыли вдруг вышел Федор Тучков, держа под уздцы двух потных лошадей. Они больше не задирали морды и не дрожали, шли спокойно, только уши у них ходили и раздувались ноздри. Отец мальчишки оказался как бы с другой стороны, и он пытался снять с лошади какую-то тучную даму в панаме.
– Видишь, видишь? – спрашивала Марина у мальчишки. – Все обошлось, все хорошо.
Мальчишка больше не гудел, только длинно всхлипывал и прижимался к Марине боком, и она обнимала его и чувствовала, как дрожит маленькое тельце.
Федор Тучков передал поводья тому самому типу в подвернутых тренировочных штанах, подоспевшему снизу, а сам ринулся с обрыва, осыпая за собой огромные неровные пласты песка.
– Федор!! – закричала Марина и закашлялась от пыли.
Люди кое-как спускались на землю, доходили до травы и почему-то садились на нее, как будто только что пережили катастрофу самолета.
– Спасибо вам, – подскочивший молодой мужик схватил своего мальца в охапку и крепко прижал к себе.
Малец пискнул:
– Папочка! – И обнял его за шею, и прижался, и уткнулся, а потом пристроил подбородок на плечо и уставился на Марину блестящими глазами.
Отец тоже посмотрел.
– Испугались?
– Очень.
– А мы с женой утром поссорились из-за этих лошадей! Она говорит – не ходи, опасно, да еще с Сашкой. А я говорю – чего там опасного!
– Что случилось? Вы не видели?
– Да у одного лошадь как взбесилась! Ну и остальные переполошились. Пошли, Сашка, скорей к матери, а то она как узнает, так тоже… переполошится! Пошли, Сашка!
Тут Марина вдруг вспомнила про Вадима и про то, как страшно он упал и покатился в обрыв и как Федор Федорович, осыпая огромные пласты песка и смешно перебирая ногами, побежал под горку. Она вскочила, ринулась за ним, даже оттолкнула кого-то с дороги, чего никогда раньше не делала. Небольшая толпишка стояла на краю обрыва, и еще одна – побольше – обнаружилась, когда Марина заглянула вниз, и по пляжу кто-то бежал, и лица у всех были одинаковые испуганно-любопытные.
Федора Тучкова Четвертого нигде не было.
Марина стала осторожно спускаться прямо здесь, где песчаные острова обрушивались из-под ног бесшумной лавиной. До лесенки ей бежать не хотелось. Только бы нога не подвернулась и не зашлась от боли.
На половине спуска она не удержалась, взмахнула руками и с размаху села в песок. Немного проехала в песчаной лавине и оказалась у ног Павлика Лазарева.
– Здрас-сте, – поздоровался Павлик.
Марина снизу вверх смотрела на него. Он не сделал ни одного движения, чтобы помочь ей подняться. Виду него был недовольный, и только, никакого любопытства.
– Поехал на лошадке кататься! – жалостливо сказал кто-то в толпе. – Вот и покатался!
– Жену надо бы найти, – высказался еще кто-то. – Или с кем он тут?
Уже все было ясно, даже по тому, как странно люди молчат или говорят сдавленными “жалостливыми” голосами, все было ясно, а слова только подтвердили догадку, но Марина все-таки спросила:
– А он… что он? Он… вообще-то жив?
– Вообще-то он помер, – нехотя сказал Павлик. – Шею сломал или спину. А может, и то и другое.
И сверху вниз посмотрел на Марину, которая все ковырялась в песке у самых его ног, поправил на носу зеркальные очки и добавил задумчиво:
– Вот подлость какая!
* * *– Да потому что это не развлечение для праздных гуляк-с! Нет-с, не развлечение! Мы же не кельты, которые рождались в седле! Мы не приспособлены, ленивы, неловки! Как можно этого не понимать! Лошадь – животное тонкое, интеллектуальное, непростое!
– Да че же ты говоришь, Иоаныч? Вот у нас в том годе мерин Звонкий повез, стало быть, председателеву тешшу в дальний лес, да и случись тама у них…
– Генрих Янович, разве такое возможно, чтобы лошадь ни с того ни с сего сбросила седока?
Это Федор Тучков спросил, и Марина даже голову не повернула. Он не стал с ней разговаривать, когда она в конце концов пробралась к нему там, на обрыве.
Он просто отвернулся от нее.
Он не сказал ей ни слова.
Он с досадой стряхнул ее руку, когда она взяла его за широкое запястье.
Больше никогда в жизни она не приблизится к нему.
Больше никогда в жизни она не станет на него смотреть.
Больше никогда в жизни она не возьмет его за руку.
– Генрих Янович?
– Да, ты нам ответь, ответь, Иоаныч!
– Ирина Михайловна, почему вы называете деда Иоаныч?
– Дак а как же? Иоаныч и есь!
– Да он Янович! Генрих Янович!
– Вот недослышала я! Как ты говоришь? Яковлеч?
– Вероника, не приставай к Ирине Михайловне! Мне, собственно, решительно все равно, как именно…
– Это же не дикий мустанг! Это обычный… укрощенный жеребец! Почему он вдруг его сбросил?!
– Не знаю, Федор Федорович, ничего не могу толком ответить. Могло быть все, что угодно. Лошадь от испуга или от боли…
– Дак, стало быть, в дальний лес! А тама по веснянке мужики наши волчицу караулили. Волчица-то на Угурь-озеро ушла и щенят увела, а дух ейный, волчий, остался, и вот наш мерин Звонкий…
– Ни испуга, ни боли! Я в двух шагах стоял. Лошадь успокоилась моментально.
– Такое тоже возможно, Федор Федорович! Говорю же, животное непростое, интеллектуальное, не всегда управляемое!
– А неуправляемое, так и нечего скакать! Моду взяли – на лошадях! Ковбои какие! Еще бой быков бы тут устроили! Оленька чуть дух не испустила, когда услышала!
– Это не мода, Элеонора Яковлевна. Это спорт такой.
– Ах, перестаньте, Вероника, что еще за спорт! Подумаешь, скачки с препятствиями!
– Самый лучший спорт – это бег, я всегда говорил. Легкая атлетика…
– …королева спорта, – перебила его Вероника, – это всем известно, Сереженька, вы нам уже сообщали сто тридцать три раза.
Юля невозмутимо дожевала салат и сказала веско:
– Ну это же правда. А правду можно повторять сколько угодно. На то она и правда.
Это глубоко философское замечание заставило всех замолчать. Марина посмотрела на соседей.
Вероника жевала яблоко, ее дед сердито тыкал вилкой в котлету. Бледная Оленька куталась в шаль, хотя в санаторной столовой было душно и пахло “общепитом”. Геннадий Иванович рассеянно посвистывал, глядя в сторону. Павлик и его мамаша обедали как ни в чем не бывало – одинаково хлебали борщ и заедали толстыми кусками белого хлеба. Даже уши у них двигались одинаково. Юля с Сережей переглядывались. Федор Тучков – на него Марина посмотрела в последнюю очередь – был мрачен. Дальше стояли два пустых стула, придвинутые друг к другу вплотную.
