Энн Стюарт - Холодный как лед
– Я не такая извращенка.
– Не знаю… вы могли бы удивиться.
Питер двигался с такой стремительной смертоносной грацией, что она даже не поняла, что он успел броситься к ней от изножья кровати и схватить за запястье, когда Женевьева сжала в руке нож. Он вытянулся поверх нее, и она ощутила его каждой частицей тела – железные мышцы против ее колотящегося сердца, длинные голые ноги вдоль ее ног, твердый возбужденный член в соединении ее бедер. Жесткое лицо нависло над ней, рот почти вплотную приблизился к ее губам, но оставался Питер спокойным и безучастным.
– Я думала, вы не боитесь ножа, – собрала она последние остатки строптивости.
– Осторожность не помешает, – ответил он, поднося к губам ее запястье и целуя его. Она бы могла повернуть нож и рубануть его, казалось, Питер вообще едва пользовался какой–либо силой, чтобы сдерживать пленницу. – Но вы не заколете меня, Женевьева. Вы же знаете, что собираетесь делать, хотите того или нет.
Она машинально схватилась крепче за нож, Питер в ответ усилил хватку, и пальцы Женевьевы онемели. Она не собиралась отвечать ему, поскольку не было у нее ответа.
Бюстгальтер – всего лишь лоскутки кружев и ленточек, и ничего боле, и Питер расстегнул его и снял, затем взялся за бикини и просто разорвал: теперь Женевьева лежала полностью обнаженной и ничем не защищенной под ним.
– Так–то лучше, – тихо сказал он. – Мы сравнялись на игровом поле.
Она закрыла глаза, испугавшись неизвестно чего. Он не собирался причинить ей боль – если бы именно этого ждала, то меньше бы боялась. Женевьева нашла в себе силы оказать последнюю попытку сопротивления.
– Просто давайте покончим с этим, – произнесла она. – Мне становится скучно.
Горло перехватило, изобличив ложь в ее словах, сказанных прохладным тоном, но, с другой стороны, на самом деле она и не надеялась никого одурачить.
– Повинуюсь, мэм, – заявил Питер. И без предупреждения развел ей ноги и внезапно резко вошел в нее, от чего Женевьева потрясенно задохнулась.
Секунду они оба лежали, не шевелясь.
– Вот как, и почему я не удивлен, что вы влажная? – пробормотал он, глядя сверху на нее.
Она попыталась что–нибудь промолвить… что угодно, но не смогла. Потом почувствовала его сильные ладони: он подтянул ближе ее ноги и закинул себе на бедра. Она вцепилась в простыни. Пристроив ноги Женевьевы, Питер освободил ее запястья и положил ее руки себе на плечи.
– Вам лучше держаться за меня, мисс Спенсер. Это будет жаркая скачка.
Вряд ли сработает, тупо подумалось ей. Он даже не поцеловал ее, никак не погладил, не пустил в ход ничего из стандартного набора предварительных ласк.
И все же она была влажной. Возбужденной, какой себя никогда прежде не ощущала. А он даже не двигался.
– Не смотрите такой раненой птицей, милая. Вам должно нравиться это занятие.
Он чуть отодвинулся, только чуть–чуть, потом снова вошел и едва пошевелился, словно мигнул свет, и Женевьева опять задохнулась.
– Я не хочу… – запротестовала она.
– Нет... хотите.
Да, хотела. Он начал двигаться, медленно, очень медленно, словно задействована была лишь та единственная его часть, между его ног, между ее бедрами. Женевьева закрыла глаза, стараясь отгородиться от него, но он был повсюду: на ней, под ней, внутри нее.
Она приговаривала себе: «неважно». Он просто пытается утвердить свое, старается разрушить все, что у нее еще осталось, но сражаться она не могла, бороться с ним, бороться с этим медленно нарастающим откликом, посылающим мерцающий свет по всему телу. Она тяжело дышала, хрипло, заглатывая воздух. Казалось, это лишь подстегивало, побуждало Питера проникать еще глубже, и Женевьева сделала ужасную ошибку, что не закрыла глаза.
Он упирался в матрас, поставив руки по обе стороны от нее. Ледяные глаза распахнуты, настойчиво и напряженно глядя ей упорно в лицо, пока он продолжал свой монотонный порочный ритм, двигаясь, двигаясь, еще, еще, твердый, возбужденный и проникающий до самой ее глубины.
– Давайте, мисс Спенсер, – шептал он. – Докажите, что я не прав. Не хотите кончить со мной внутри? Не хотите доставить мне такое удовлетворение? Желаете удержать это от меня? Доказать мне, какое я самонадеянное тщеславное ничтожество. Вы ведь можете отказать себе? Вы ведь хотите?
Как он умудрялся все это проделывать, да еще неспешно размеренно толкаясь членом, держась на руках, не притрагиваясь, а только говоря с ней, мучая этими тихими насмешливыми словами?
Она не в состоянии была отвечать, потому что не понимала, о чем он спрашивает, почему изводит ее.
– А соски–то твердые, мисс Спенсер, а ведь в комнате тепло, – шептал он. – Почему у вас соски твердые?
Она снова закрыла глаза, пытаясь отрешиться от него, но однако руки сами собой скользнули ему на шею, притягивая ближе, чтобы ощутить всего, тело к телу, а не только лишь единственное соединение между ними. Питер весь пылал, покрытый тонкой пленкой пота, но сердце билось ровно, равнодушно.
Все вырывалось из–под контроля. Тело трясло, и никак она не могла остановить эту дрожь. Он завладел всем, и тело Женевьевы больше ей не принадлежало. Оно стало его, в безраздельном пользовании, и Питер творил с ним, что хотел. Если она расслабится, то волна наслаждения первой накроет ее, Женевьева это понимала, и он удовлетворится и оставит ее в покое, но она не могла. Не могла пойти на это. Не может да и не будет, не отдаст ему победу. Напряжение насквозь пронзало ее, и в отчаянии она изо всей силы вцепилась в него, вонзив ногти, царапая его, сражаясь за нечто недостижимое.
– Кто победит, мисс Спенсер? – шептал он ей в ухо. – Ваше тело или разум?
Она могла бы без колебаний ответить ему, да только потеряла голос. Сейчас Питер задвигался быстрее, и ей пришлось поневоле встречать его выпады. Он крепко держал ее бедра и двигал навстречу себе, доставая так все глубже и глубже, скользкий, горячий и мощный. И ей захотелось кричать, но звука не было, лишь удушливый всхлип.
– Вы же хотите, – продолжал шептать Питер ласковым и спокойным тоном. – Боретесь с собой, но хотите. Лишь одна «маленькая смерть» – ничего безвозвратного. Отдайтесь мне, Женевьева. Дайте мне ее прямо сейчас.
Не стоило так уступать. Это прошло сквозь нее, как вспышка молнии, электрический шок: тело болезненно выгнулось на кровати, голова мотнулась назад, и Женевьева открыла рот, чтобы закричать.
Он зажал ей рот ладонью, чтобы заставить замолчать, и она кончила, погибла, ее тело конвульсивно сжалось вокруг него, в каком–то нескончаемом выбросе напряжения продолжая двигаться. И снова. И снова. Утопая все глубже. Она не могла вздохнуть, вгрызлась в его руку, со всей силы, пока ее тело рассыпалось в электрических искрах, исчезавших в ночи, пока совсем ничего не осталось.
