Татьяна Корсакова - Ничего личного
– Я лучше почитаю. – Она швырнула мяч так далеко, как только могла, и вернулась на покрывало.
А они, эти веселые и беззаботные, сменили пляжный волейбол на выбивалы, и теперь Сема с невероятной для его комплекции ловкостью уворачивался от мяча. Поймав взгляд Кати, он на секунду замешкался и снова приветственно вскинул руку. Все остальное произошло мгновенно, но Кате показалось, что время застыло, сделалось вязким и неповоротливым.
Сема все еще махал ей рукой, когда тяжелый волейбольный мяч врезался ему в грудь. Он должен был пошатнуться, может быть, выругаться, может быть, потереть место удара, а он упал – поднимая в воздух веер песка, рухнул на спину. Сема не пытался ослабить удар от падения, как-то увернуться. Он лежал, раскинув руки, как упавший с неба Икар, и смотрел на кровавое закатное солнце. А потом время бросилось вскачь, увлекая с собой всех, кто попался в его сети.
Первой к Семе подбежала Марья, с неуверенной улыбкой потрепала по щеке, а потом вдруг громко, по-бабьи, заголосила, затрясла его за плечи. Лиховцев шел не спеша, улыбался хитро и понимающе.
– Ты, Сема, прямо актер больших и малых академических театров! – По пути он подобрал мяч, подбросил в воздух. – Марья, не бойся, он просто придуривается.
– Он не придуривается! Он не дышит! – Марья больше не трясла неподвижное Семино тело, она припала ухом к его груди.
Катя вскочила на ноги. Ей хотелось верить Лиховцеву и не верить Марье, но на каком-то глубинном, потаенном уровне она знала правду.
– Сема, это уже не смешно! Хватит! – Лиховцев оттолкнул Марью, заглянул другу в лицо.
– У него остановка сердца. – Катя упала на колени рядом с Лиховцевым.
– Как это? – Он смотрел на нее невидящим и неверящим взглядом. – С чего ему останавливаться? Из-за мяча?..
Она коснулась Семиной шеи, чтобы убедиться в том, что и так уже знала, а потом спросила, перебивая Лиховцева:
– Ты умеешь делать искусственное дыхание? – В Катиной жизни было не так уж много критических моментов, но когда они случались, у нее получалось отключить страх и мобилизоваться. – Умеешь?!
– Что?.. – Лиховцев ее не понимал.
– Сема мертв уже почти минуту. Нужна реанимация.
– Мертв?! Семочка! – взвыла притихшая было Марья.
– Уберите ее, – велела Катя, не оборачиваясь, а потом запрокинула Семину голову, надавила на нижнюю челюсть.
– Что ты делаешь? – Лиховцев перехватил ее руку.
– Пытаюсь его спасти. Ты будешь мне помогать?
– Как?..
– Искусственное дыхание. Вот так. – Она показала, как. – Я сама долго не смогу, быстро выдохнусь… Давай, по моей команде! – Она уперлась ладонями Семе в грудь.
Это было тяжело. По-настоящему тяжело. И морально, и физически.
Раз, два, три, четыре, пять…
Вдох…
Раз, два, три четыре, пять…
Они старались изо всех сил, но у них не получалось. Иногда смерть прикидывается случайностью. Нелепой случайностью. Удар в грудь может вызвать остановку сердца, если совпадет с соответствующей фазой сердечного ритма, если окажется достаточно сильным… Если, если, если… Это в теории. А теперь вот, оказывается, и в жизни… Здоровый, физически крепкий человек мертв уже целых…
– Сколько прошло времени? – Катя отбросила со лба влажную от пота прядь, снова, в который уже раз, прижалась ухом к Семиной груди.
– Пять минут… наверное… – сказал кто-то приглушенным голосом.
Пять минут, а им так и не удалось завести сердце…
– Почему ты остановилась?! – Лиховцев смотрел на нее со смесью надежды и ненависти, словно это Катя была виновата в том, что его друг умер так нелепо. – Он не умрет!
– Он уже мертв… – Тылом ладони Катя вытерла мокрый лоб. – Нужна дефибрилляция, адреналин…
– Не бросай его, пожалуйста. Помоги мне. – Он говорил тихо, почти беззвучно, а ей казалось, что он кричит.
Катя сделала глубокий вдох и со всей силы ударила Сему кулаком в грудь. От удара заныла рука, но это не важно. Важно, сработает ли принцип «клин клином вышибают», заведется ли вот уже пять минут мертвое Семино сердце…
За спиной послышались возмущенные возгласы, ропот негодования. Плевать! Они не понимают, а у нее нет времени на объяснения.
– Что ты творишь?! – Катя увидела искаженное болью и яростью лицо Лиховцева, а потом ее отшвырнули в сторону. Стало больно…
…Он снова убил. Убил своего единственного друга. Прав Старик – у него дурная кровь, он убийца.
Сема… Пять лет службы во Французском легионе – и ни единого серьезного ранения. А теперь вот так… по-глупому уйти!
Нет, Андрей не позволит! Если есть хоть крошечная надежда, он сделает все возможное и невозможное, не даст уйти своему единственному другу…
– …Он уже мертв. Нужна дефибрилляция, адреналин… – Голос пробивался к нему из другой вселенной. Тихий, до отвращения спокойный.
А он не видел никого, кроме Семы. Люди превратились в тени, размытые до акварельной прозрачности силуэты. А потом Андрей вдруг совершенно отчетливо увидел кулак, опустившийся на грудь его единственному вот уже пять минут мертвому другу, и не выдержал – ударил, сбил с ног, отшвырнул подальше от Семы, чтобы не смела, чтобы даже не думала, что можно вот так… не по-человечески, кулаком.
Она упала и затаилась – маленькая коварная тень. А он вернулся к Семе…
– Очнулся… смотрите, он пошевелился!
– Позовите врача!
– На бок его переверните, я читал, что нужно на бок…
Что-то происходило в мире теней, что-то очень важное. Мир менялся, наливался красками, прорастал звуками. Размытые силуэты приобретали четкость, превращались в людей, а его вот уже пять минут мертвый друг со свистом вдыхал и выдыхал воздух и, кажется, даже пытался сесть. Вокруг суетились люди: хлопали по спине, совали валидол и воду, помогали, мешали, галдели как галки. А со стороны пансионата к ним уже бежал толстый мужик в накинутом поверх тенниски и пляжных шортов белом врачебном халате.
Он был энергичный и деятельный – этот толстяк. Он одновременно занимался сразу несколькими делами: слушал многоголосую историю про мяч, щупал Семин пульс, прилаживал манжету тонометра на необъятный Семин бицепс, рылся в своем чемоданчике. Хорошо быть многоруким божеством, когда кто-то другой уже совершил чудо, вернул пациента с того света.
А Сема ничего не понимал, моргал растерянно, вертел башкой да время от времени потирал грудь в том месте, где на его смуглой коже наливался лиловым синяк, и отказывался верить, что целых пять минут болтался где-то между небом и землей. Он обнимал всхлипывающую Марью и бросал на Андрея полные тоски взгляды – выручай, друг, спасай!
