Маргерит Дюрас - Матрос с Гибралтара
Она улыбнулась, встала, налила мне виски и подошла ко мне.
– Когда привыкнешь, – проговорила она, – без этого уже очень трудно обойтись.
– Да, очень трудно.
Она отошла и снова села. Нам очень хотелось забыть, что мы одни на всей яхте.
– А откуда ты знаешь? – спросила она.
– Так, догадываюсь, – ответил я. Она опустила глаза.
– Когда разбогатею, – заметил я, – буду день и ночь пить только одно виски.
Она взглянула на меня. А я смотрел на пляж.
– Даже странно, – проговорила она, – как я рада, что встретила тебя.
– Да, – согласился я, – действительно странно.
– Правда, странно.
– Это называется великая любовь с первого взгляда, – заметил я.
Мы дружно рассмеялись. Потом вдруг перестали смеяться, я встал и снова вышел на палубу.
– Что-то есть хочется, – сказал я. – Может, пойдем к Эоло?
– Придется подождать матросов, – ответила она. – Они взяли катер. Если, конечно, у тебя нет желания отправиться вплавь…
Мы остались стоять у борта. Она подавала знаки своим матросам. Один из них отделился от остальных и поплыл на катере за нами. Прежде чем отправиться к Эоло, мы еще немного прогулялись по пляжу, но не с той стороны, где купаются, а с другой.
– Если у тебя будет время, – обратился я к ней, – ты все-таки должна рассказать мне эту историю.
– Это длинная история, она займет много времени.
– Все равно, мне бы очень хотелось, пусть хотя бы совсем коротко.
– Посмотрим, – ответила она, – если у нас будет время.
Когда мы вошли с ней вместе в тратторию, вид у Эоло был удивленный, но не так чтобы слишком. После танцев я ведь не возвращался в гостиницу, и он, конечно, догадался, что я был с ней. Карла, увидев нас, сразу густо покраснела. Я не счел нужным давать им хоть какие-то объяснения. Она разговаривала с Карлой, как и накануне, разве что, может, не так охотно. У меня же не было ни малейшего желания говорить ни с кем, кроме нее, так что я вообще не открывал рта. В траттории были постоянные клиенты и еще двое новых, должно быть, они оказались здесь проездом. У нее был усталый вид, но я находил ее еще более прекрасной, чем накануне, ведь как-никак, а в этой усталости была и моя заслуга. Она рассеянно разговаривала то с Эоло, то с Карлой, все время чувствуя на себе мой взгляд. Мы много ели и выпили немало вина. Как только закончили, она чуть слышно попросила меня вернуться с ней на яхту. Уже начались танцы. Мы слышали, как с другого берега реки доносились звуки той же самбы, что и накануне. Едва мы оказались одни на дорожке, ведущей к пляжу, я поцеловал ее, Не в силах больше ждать. Это она, когда мы уже почти дошли до понтонного мостика, первой снова заговорила о том, чем же я теперь намерен занять свои дни. Она спросила об этом со смехом, будто шутя, но, как мне показалось, чересчур настойчиво.
– А как насчет медных ручек, у тебя еще не пропала охота ими заняться?
– Сам не знаю.
– Может, тебе уже разонравились женщины гибралтарских матросов? – с улыбкой поинтересовалась она.
– Возможно, я судил о них слишком поспешно, – ответил я, – не успев узнать поближе.
– Они такие же, как и все прочие, ни лучше, ни хуже.
– Ну, не скажи… Во-первых, они очень красивые. А во-вторых, вот уж они-то точно никогда не бывают довольны.
– А в-третьих?
– А в-третьих, такое впечатление, будто они принадлежат всем и никому, а с этим, должно быть, нелегко свыкнуться.
– Мне всегда казалось, что то же самое можно сказать о многих женщинах.
– Так-то оно так, – согласился я, – да только с этими и на секунду не усомнишься.
– Мне казалось, ты не придаешь большого значения таким… как бы сказать… ну, допустим, гарантиям такого сорта.
– Да, правда, не придаю, но поди знай, вдруг и с этими получится так же, как и со всеми остальными? А вдруг, когда уж совсем уверишься, что таких гарантий у тебя нет и никогда не предвидится, все-таки появится желание ими обзавестись?
Она улыбнулась, но сама себе, каким-то своим мыслям.
– Конечно, всякое бывает. Да только стоит ли из-за таких страхов отказывать себе в удовольствиях и не делать того, что хочется?
Я не ответил. Тогда она снова, с какой-то совсем уж явной настойчивостью проговорила:
– Если ты и правда так свободен, как говоришь, почему бы тебе не поехать вместе с нами?
– Теперь уже и сам не знаю, – ответил я. – А вообще-то, правда, почему бы и нет?
Она отвернулась и стыдливо промолвила:
– Только не думай, будто ты будешь первым.
– Да что ты, у меня и в мыслях такого не было.
Она помолчала. Потом продолжила:
– Я сказала это, чтобы ты не думал, будто решаешься на что-то из ряда вон выходящее. Просто чтобы убедить тебя уехать со мной.
– И что, много их было?
– Всяко бывало… – ответила она. – Ведь уже три года, как я ищу его…
– А что же ты с ними делаешь, когда они тебе надоедают?
– Выбрасываю в море.
Мы рассмеялись, но не так чтобы очень от души.
– Знаешь, – предложил я, – давай подождем до завтра, а там будет видно.
И снова пошли к ней в каюту.
Мы опять проснулись поздно. Солнце было уже высоко, когда мы вышли на палубу. Все было так же, как и в прошлый раз, точь-в-точь так же и одновременно совсем по-другому, должно быть, еще и потому, что в воздухе уже витала мысль об ее отъезде. Перекусили в баре, что там нашлось – сыром, анчоусами. Пили кофе и вино. Мы были снова одни на всей яхте и, даже пока ели, ни на минуту не могли об этом забыть. Она то и дело поглядывала на часы, вид у нее был чуть встревоженный, она ведь не могла не понять, что я и сам еще толком не знаю, чего хочу, и предчувствовала, что решать за меня придется ей. Потом снова первой заговорила об отъезде:
– А что ты собираешься делать, если не поедешь с нами?
– Да всегда что-нибудь найдется. Знаешь, за последние дни я принял столько решений, – рассмеялся я, – что просто не в силах принять еще одно.
– Наоборот, одним больше, одним меньше, какая разница?
– Так кто же такой этот матрос с Гибралтара? – спросил я.
– Я ведь тебе уже сказала, – проговорила она, – молодой преступник, двадцатилетний убийца.
– А еще?
– Больше ничего. Если ты убийца, ты только убийца, и больше никто, особенно если тебе двадцать лет.
– Я хочу, – попросил я, – чтобы ты рассказала мне его историю.
– У него нет никакой истории, – ответила она. – Когда становишься убийцей в двадцать Лет, у тебя уже больше нет истории. Ты уже не можешь ни идти вперед, ни отступить назад, ни добиться чего-нибудь в жизни, ни потерпеть поражение.
– И все-таки, пожалуйста, расскажи мне его историю. Ну, хотя бы совсем-совсем коротко.
– Я устала, – взмолилась она, – да и нет у него никакой истории.
