Лиза Клейпас - Обольсти меня на рассвете
У Меррипена странно блестели глаза. Его суровые черты были по-особому красивы, он был похож на таинственного демона из языческих легенд, которого можно вызвать волшебными заклинаниями.
— Почти все, — прошептала Уин, несмотря на то что уже закончила работу. Она погрузила пальцы в его волосы, они были пружинистыми и в то же время мягкими как бархат.
Уин затаила дыхание в тот момент, когда Меррипен зашевелился. Вначале она решила, что он хочет подняться во весь рост, но он вдруг привлек ее к себе и взял в руки ее лицо. Губы его были совсем близко от ее губ, он согревал их своим дыханием.
Ее ошеломил едва сдерживаемый натиск, который она почувствовала в его объятиях. Она ждала, прислушиваясь к его трудному, сердитому дыханию, не в силах понять, что его спровоцировало.
— Мне нечего тебе дать, — наконец проговорил он хрипло. — Нечего.
Уин почувствовала, что у нее пересохли губы. Она облизнула их и попыталась заговорить, преодолевая тревожную дрожь.
— У тебя есть ты сам, — прошептала она.
— Ты не знаешь меня. Ты думаешь, что ты меня знаешь, но это не так. То, что я сделал, то, на что я способен… ты и твои близкие, все, что вы знаете о жизни, вы знаете лишь из книг. Если бы ты хоть что-нибудь понимала…
— Заставь меня понять. Расскажи, что в тебе такого ужасного?
Меррипен покачал головой.
— Тогда перестань мучить нас обоих, — сказала она дрожащим голосом. — Оставь меня или отпусти.
— Я не могу! — зло бросил он ей в ответ. — Проклятие, я не могу. — И, не дав ей сказать ни слова, он поцеловал ее.
Сердце ее бешено билось, и она открылась ему навстречу с тихим стоном отчаяния. Ноздри ее наполнил легкий запах дыма, запах мужчины, его особый запах осенней земли. Он овладел ее ртом с жадностью, его язык проник глубоко, обыскивая недра ее рта. Они оба стояли на коленях, Уин приподнялась, чтобы прижаться к нему всем телом, еще теснее, еще крепче. Как ей хотелось почувствовать его кожей, почувствовать под ладонями крепость его мышц.
Желание разгорелось ярким пламенем, и в этом огне не было места рассудочности. Если бы только он повалил ее на пол прямо здесь, прямо сейчас, и овладел ею! Она представила, как принимает его в себя, и покраснела. Она извивалась от жара. Он прижался губами к ее горлу, и она откинула голову, подставляя шею поцелуям. Он отыскал губами то место, под которым бился ее пульс, и лизнул чувствительное место, заставив ее вскрикнуть.
Уин взяла в ладони его лицо, ощущая под пальцами жесткую щетину, и направила его губы к своим губам. Она опьянела от наслаждения. Она ничего не видела вокруг себя, в этот миг она жила лишь ощущениями.
— Кев, — прошептала она между поцелуями, — я люблю тебя так долго…
Он закрыл ей рот поцелуем, словно хотел заставить замолчать не только ее, но и само это чувство. Он пил сладость ее рта, он целовал ее так, словно хотел выпить до дна. Она прижималась к нему, напрасно пытаясь сдержать дрожь, сгорая в пламени желания. Он был всем, чего она когда-либо хотела от жизни, всем, в чем она нуждалась сейчас и будет нуждаться впредь.
Но она невольно вскрикнула, когда он оттолкнул ее, прервав столь желанный, столь необходимый ей телесный контакт.
Долгое время они оба не шевелились, оба пытались взять себя в руки. И когда огонь желания поутих, Уин услышала, как Меррипен хрипло сказал:
— Я не могу быть с тобой наедине. Этого больше не случится.
Со злостью Уин подумала о том, что ситуация стала тупиковой. Меррипен отказывался признать свое чувство к ней и не желал объяснить причины своего отказа. Неужели он не понимал, что она заслуживает хотя бы этой меры доверия?
— Хорошо, — сжав губы, процедила она.
Когда Меррипен поднялся и протянул ей руку, она нетерпеливо отшвырнула ее.
— Мне не нужна твоя помощь. — Она принялась отряхивать юбку. — Ты совершенно прав, Меррипен. Нам не следует бывать наедине, поскольку результат абсолютно предсказуем: ты даешь мне авансы, я откликаюсь, а потом ты меня отталкиваешь. Я не детская игрушка, чтобы меня таскали взад-вперед на веревочке, Кев.
Он поднял ее шляпку и протянул ей.
— Я знаю, что ты не…
— Ты говоришь, что я тебя не знаю! — в гневе произнесла она. — Очевидно, тебе не приходило в голову, что и ты меня не знаешь. Ты считаешь, что отлично знаешь, кто я такая, верно? Но за два последних года я изменилась. Ты бы по крайней мере мог предпринять попытку выяснить, какой женщиной я стала. — Она направилась к концу коридора, выглянула, чтобы убедиться, что все спокойно, и вышла в широкий проход.
Меррипен последовал за ней.
— Куда ты идешь?
Взглянув на него, Уин с удовлетворением отметила, что выглядит он таким же взъерошенным и несчастным, какой, должно быть, выглядела она.
— Я ухожу. Я слишком рассержена, чтобы наслаждаться осмотром экспонатов.
— Ты не туда пошла.
Уин молчала, пока Меррипен выводил ее из Хрустального дворца. Она никогда еще не чувствовала себя настолько не в своей тарелке. Ее родители всегда называли раздражительность продолжением хандры, но Уин недоставало опыта, чтобы понять, что ее раздражительность имеет иной источник. Единственное, в чем она была уверена, так это в том, что Меррипен тоже изрядно раздражен и взволнован.
Ее раздражало то, что он молчит. Ее также раздражало, что он без усилий идет с ней вровень, а ведь она почти бежала, и, когда дыхание ее сбилось, он продолжал дышать все так же размеренно и глубоко.
Только когда они подошли к «Ратледжу», Уин нарушила молчание. Ей было приятно то, что голос ее звучал так невозмутимо:
— Я пойду навстречу твоим желаниям, Кев. Отныне и впредь наши отношения будут исключительно платоническими и дружескими. И ничего больше. — Она задержалась на первой ступени и посмотрела на него с печальной серьезностью. — Мне выпала редкая возможность… еще один шанс в жизни. И я не намерена упускать свой шанс. Я не собираюсь растрачивать свою любовь на человека, который ее не хочет и не нуждается в ней. Я больше не буду тебя беспокоить.
* * *Когда Кэм вошел в спальню их с Амелией апартаментов, он застал жену склонившейся над громадной кипой свертков и коробок, полных всяких дамских штучек, украшенных шелками и лентами. Она обернулась к нему с виноватой улыбкой. Сердце ее, как всегда, затрепетало при виде мужа. На нем была рубашка без воротника, распахнутая у ворота. Тело его было исполнено какой-то кошачьей гибкой грации, а лицо — чувственной мужественной красоты. Не так давно она и представить не могла, что будет чьей-то женой, не говоря уже о том, чтобы быть женой такого потрясающего мужчины.
