Оксана Семык - Чужая кровь
– Ефросинья Матвеевна, принесите, пожалуйста, поскорее аптечку и побольше льда из холодильника!
Затем сыщик с ходу бросается ко мне:
– Елена!
Я делаю вид, словно не замечаю, что Антон куда-то потерял мое отчество. Странно, но мне нравится такое фамильярное обращение в устах этого мужчины, а еще больше ласкает слух звучащее в его голосе неподдельное волнение.
Он опускается рядом со мной на колени и осторожно берет меня за руку:
– Больно? Не молчи. Поговори со мной. Что болит?
Я самым глупым образом лежу на полу в нелепой позе, бессловесно смотрю на Антона снизу вверх, изучаю его низко склоненное надо мной лицо, попутно невольно подмечая, какие длинные у него ресницы, и наслаждаюсь успокаивающим прикосновением его руки.
Теперь он еще и обращается ко мне «на ты», но почему-то вовсе не хочется протестовать по этому поводу. Я с удивлением понимаю, что даже благодарна судьбе за то, что впервые за столько лет хоть от кого-то ощутила такое по-настоящему искреннее беспокойство за меня.
Последний раз с такой заботой ко мне обращалась, наверное, Ба. Но она умерла больше десяти лет назад. С тех пор никто так со мной себя не вел. Меня хотели подчинить, меня пытались задобрить, меня планировали использовать. Дед видел во мне обузу и угрозу. Брат и муж – лишь средство достижения своих целей. Но вот таким взглядом, как сейчас, на меня не смотрел никто. Я, кажется, даже вижу свое отражение в расширенных от переживания зрачках глаз Антона.
Я блаженно улыбаюсь, продолжая молчать и разглядывать сыщика.
Он суетится еще больше:
– Почему ты молчишь? У тебя шок? Лена! Ты можешь пошевелиться?
– Кажется, могу, но не могу встать – болит нога, – наконец говорю я.
Городецкий облегченно выдыхает:
– Как ты меня напугала!
Потом детектив осекается, очевидно, осознав свою фамильярность, краснеет и поправляется:
– Я хотел сказать «вы»… Как вы меня напугали, Елена Викторовна! Фрося ворвалась, бормочет что-то невразумительное. Я уже не знал, какую картину здесь увижу.
Я пошевелилась, пытаясь поменять позу, но сильные руки тут же уложили меня обратно:
– Лежите-лежите, не старайтесь подняться, пока я не осмотрю вас. Вы позволите?
Я киваю.
Крепкие мужские ладони аккуратно, легко касаясь и лишь чуть-чуть нажимая, пробегают по моему телу и голове. Я втягиваю сквозь зубы воздух при прикосновении над левым ухом.
– У вас там уже вздулась шишка, – поясняет Антон. – Есть еще ссадина, но крови немного. Сейчас обработаем, и все будет в порядке.
Не менее болезненно я реагирую на прикосновение к левой руке и ребрам с этой же стороны, однако детектив заверяет меня, что там, скорее всего, лишь появились или чуть позже проявятся неслабые синяки, но переломов нет.
Городецкий осторожно приподнимает меня, усаживая на полу, и, глядя на поврежденную ногу, затянутую в джинсы, в которые я переоделась ранее, чтобы рыться в учебниках на чердаке, качает головой:
– Здесь ее как следует осмотреть не получится. Надо отнести вас наверх.
Он легко, словно пушинку, вскидывает меня на руки. При этом прижимает меня к груди чуть ближе и сильнее, чем дозволяют приличия – или я это себе придумала?
Без видимых усилий сыщик поднимается на второй этаж, распахнув ногой дверь в мою спальню, укладывает меня на кровать и аккуратно вытягивает из-под меня большой клетчатый плед, служащий покрывалом.
Потом он, вдруг засмущавшись, указывает глазами на мои джинсы:
– Чтобы осмотреть коленку придется их либо снять, либо разрезать.
– Ну тогда помогите мне их снять. Не хочется резать – все-таки это не Турция, а настоящая фирма́, – говорю я, стараясь, чтобы голос звучал как можно безразличнее, хотя от этих слов во мне вскипает странное чувство.
Антон наклоняется, кладет руки на пояс моих штанов, расстегивает пуговицу, за ней – молнию, а затем, глядя в глаза, словно избегая смотреть на мои ноги, медленно стягивает с меня джинсы. Каждое его случайное прикосновение к моей коже словно обжигает, а неотрывный взгляд будто затягивает в его мир.
Мне почему-то ни капли не стыдно – лишь какая-то истома переполняет мое тело, и даже боль в голове и в ноге не мешает ее ощущать. Затаив дыхание, я тону в его зрачках.
Грубая джинсовая ткань ползет по моим ногам, и я чувствую, как, сдвигая ее вниз, Антон вдруг нежно гладит мои обнажившиеся бедра большими пальцами своих рук. Но это длится лишь пару мгновений, и тут же штаны спускаются ниже, к коленям, отчего в поврежденной ноге вспыхивает острая боль. Я невольно вскрикиваю. Гипнотизм момента разрушен.
Городецкий бормочет извинения, аккуратно заканчивает снимать с меня джинсы и, сев рядом на кровать, рассматривает и ощупывает мою бедную коленку.
Та очень распухла, покраснела и налита сильной болью. Детектив осторожно пытается согнуть мою ногу, но уже развившийся отек препятствует этому. Тогда Антон стучит по моей пятке.
– Так больно? – спрашивает он.
– Да вроде нет, – отвечаю я, прислушиваясь к своему телу.
– Вот и замечательно. Перелома нет. Это просто сильный ушиб. Несколько дней поболит, потом потихоньку пройдет.
– Про сердечный приступ не знаете, а про переломы знаете? – шутливо поддеваю его я.
– У меня ни разу в жизни не было сердечного приступа, – стараясь попасть мне в тон, отвечает мой «доктор», – а вот ушибов и переломов предостаточно. Поэтому я неплохо в них разбираюсь. Сейчас главное зафиксировать это дело повязкой, приложить лед и еще хорошо бы выпить таблеточку обезболивающего. Сразу станет легче. Где там Ефросинья Матвеевна? Она вообще расслышала мою просьбу, когда уходила? Пойду ее поищу.
Антон укрывает меня до пояса покрывалом и пытается встать с кровати.
– Останьтесь! – задерживаю я его, схватив за руку. – Посидите, пожалуйста, со мной. Фрося все прекрасно слышала. Она вообще все в этом доме видит и слышит больше всех и, думаю, догадается, где нас искать. А я… Я боюсь… Не уходите… Прошу вас…
– Чего вы боитесь? – Городецкий снова опускается рядом со мной.
– Остаться одной. Кто-то только что пытался меня убить, столкнув с лестницы.
Я торопливо и сбивчиво рассказываю сыщику, как все произошло, а заодно и про то, что спешила именно к нему, чтобы рассказать о дневнике Марии и его исчезновении.
Антон слушает меня очень внимательно, хмуря свои красивые брови, одну из которых пересекает старый шрам, потом берет меня за руку и, тихонько поглаживая ее, произносит:
– Елена Викторовна, я бы с удовольствием провел эту ночь в этой комнате, охраняя ваш сон, но у меня еще есть обязательства и перед вашим дедом. Похоже, вы теперь оба – мишени преступника. Давайте сделаем так: у вас, я надеюсь, найдется раскладушка? Я попрошу Ефросинью Матвеевну поставить ее прямо в коридоре, рядом с вашей дверью. Сплю я очень чутко. Если кто-то попытается пройти мимо меня – я услышу.
