Елена Арсеньева - Поцелуй с дальним прицелом
Нет, поздно, поздно! Никита возвращается!
Алёна отдернула от факса преступную ручонку и шарахнулась в противоположную сторону кабинета. Уставилась в стену, разглядывая что-то, на ней висящее, но от волнения совершенно не видя, на что именно пялится.
– Чай готов, – раздался за спиной голос. – О, да вы сразу обнаружили самое интересное, что есть в моем кабинете!
Алёна что было сил зажмурилась, потом раскрыла глаза и только после этих упражнений смогла понять, что, собственно, разглядывает с таким жутким интересом. Фотография и листки в рамочках, на которые она обратила внимание еще в прошлое посещение этого кабинета! А ведь она в тот раз не ошиблась – это стихи. Только один листок целый, а второй, такое впечатление, собран и склеен из мелких обрывков, оттого и кажется, что он весь вдоль и поперек исчеркан. Можно разобрать только название этого стихотворения – «Кассиопея», остальное все пляшет и скачет. Второе называется «Баллада сентиментальных вздохов». Ого, да оно, судя по ятям, ерам и фите с ижицей, написано еще до революции. Хотя нет, внизу дата – 1922 год… А, понятно: его писала эмигрантка, ведь эмигранты очень долго не признавали реформы правописания, введенной большевиками, так что чуть ли не до Второй мировой войны выходили в Париже, Берлине, Нью-Йорке книги русских эмигрантов, набранные по старой орфографии. Кстати, стихотворение и само об эмиграции!
Баллада сентиментальных вздоховВы эмигрант. В чужой стране
Я тоже эмигранткой стала.
И я была на этом дне,
Где поэтичного так мало…
Но, жизнь начавши жить сначала,
Я не жалею прежних лет
И не грущу о них нимало…
Ведь счастья не было и нет!
Я здесь не по своей вине,
Но тем острее жизни жало!
Я лишь стараюсь, чтоб извне
Ничто мой мир не нарушало,
И дней моих пустое зало
Мертво, как выцветший портрет.
Давно умолкли звуки бала,
А счастья не было и нет.
И все ж к одной, к одной весне
Моя мечта летит устало…
Тогда весь мир пылал в огне,
Но я – я верила, я знала:
Есть чувства вечного накала,
Их не притупит горечь лет…
Теперь сказать пора настала,
Что счастья не было и нет!
Ты знаешь, я о чем мечтала,
Чего бы для себя желала…
Услышь прощальный мой привет:
Не будем пить до дна бокала,
На дне всегда один ответ:
Все это уж не раз бывало, —
Но… счастья не было и нет!
Под стихотворением стояла подпись: Анна Луговая.
– Анна Луговая? – повторила Алёна, оборачиваясь. – Никогда не слышала о такой поэтессе.
– Да, в России ее практически не знают, – ответил Никита, ставя на стол поднос с чашками и красивым серебряным чайничком и подходя к Алёне. – Настоящее ее имя – Анна Костромина. Она была известна в самом начале прошлого века, вроде бы даже дружила с Ахматовой, но, как говорится, дружба двух красавиц редко бывает продолжительна… Тем более дружба двух поэтесс. После революции Анна Костромина эмигрировала в Париж, но тут уж ей стало не до стихов, она занималась совсем другими делами. Впрочем, эти два стихотворения были написаны именно в эмиграции, но не для печати, а только для моего деда. Это единственные рукописные экземпляры, семейная реликвия, именно поэтому мы их так бережно храним.
– А с «Кассиопеей» что приключилось? Я смотрю, тут все склеено…
– Ну, бедную «Кассиопею» из ревности растерзала одна дама, безумно влюбленная в моего деда.
– А он? – спросила Алёна. – А он был безумно влюблен в эту поэтессу, да?
– Конечно. Разве можно не любить такую женщину? – Никита улыбнулся, глядя на фотографию.
Алёна присмотрелась к ней внимательнее. Необычное лицо, что и говорить. Из тех, которые отмечены печатью вечной красоты. Нет, не классической: лицо полно неправильностей, но именно они делают его обворожительным. Глаза чудесные, поразительная полуулыбка – не то прощальная, не то дразнящая. Прическа, конечно, старомодная, вот и подпись фотографа – С. Brune, 1920, Novembre, 27, – однако в такую женщину можно влюбиться по гроб жизни, несмотря на то, что лет ей… а интересно, сколько ей было в ту пору лет? А Никитиному деду?
Кстати, уж не та ли это Прекрасная Дама, которой подчинены все чувства не только деда, но и внука? Вечный, бессмертный идеал, соответствия которому он безуспешно ищет в жизни? То есть и здесь имеет место быть все то же роковое «Нет, не тебя так пылко я люблю»?..
Ну и ладно. Каждому свое. У Никиты – свой идеал, у Алёны – свой. Но в постель, между прочим, отправляются не с идеалами…
– А она, эта Анна Луговая? – Господи, до чего же, entre nous soit dit,[15] претенциозный псевдоним!.. – Она любила вашего деда?
Ответа не последовало.
Алёна обернулась.
Никита стоял перед факсом и читал послание от многочисленных Мертвяковых.
– Ага, – пробормотал он довольно, оторвал листок и задумчиво покосился на гостью.
Надо надеяться, что в ее лице, как любят выражаться некоторые романисты, не дрогнул ни один мускул.
Никита свернул листок и положил в карман.
Да, оттуда компромат на киллера уже не стащить… Ну и ладно, все, что нужно, Алёна уже прочла. Вильгельм Тод, Чарльз Дис, Дени Морт, Хорхе Морто, Витторио Муэрте… Нет, наоборот: Хорхе Муэрте и Витторио Морто, но от перемены мест слагаемых сумма не меняется.
– Так она любила вашего деда? – повторила Алёна с таким видом, словно ее ничто сильнее в жизни не интересовало. – А кстати, не она ли была вашей бабушкой?
– Нет, – ухмыльнулся Никита. – Ничьей бабушкой она умудрилась не стать, хотя в ту пору, когда был сделан этот снимок, ей было уже 52 года. Вроде бы самое подходящее для этого время.
– Сколько-сколько?! Быть не может!.. – Алёна с новым интересом уставилась на фотографию.
Да, если бы знать, что будешь так выглядеть в оны годы, – вроде бы не очень страшно становится земную жизнь пройти до половины!
– Именно так. Причем она была старше моего деда лет на двадцать пять. Однако он ее любил, а она его – нет.
– Но, судя по стихам, тут не без взаимности! «Есть чувства вечного накала…» – процитировала Алёна. – «Ты знаешь, я о чем мечтала.». Разве не о его любви?
– Это стихотворение написано уже перед смертью, и речь здесь идет вовсе не о том, как она мечтает о Никите Шершневе. К тому же у нее в то время был уже другой любовник, с которым она не хотела расставаться ни в жизни, ни в смерти. А между тем Никита ее поистине обожал и готов был для нее на все. С его стороны это была неподвластная рассудку, поистине безумная любовь. Его сын, то есть мой отец, в глубине души был убежден, что здесь в свое время не обошлось без какой-то дьявольщины, потому что такая пылкость чувств, которая обуревала деда к этой единственной женщине всю жизнь, до самой смерти, была совершенно необъяснима. Отец предпочитал об этом помалкивать, но как-то раз обмолвился, что эта экстравагантная поэтесса влюбилась в юного Никиту Шершнева, а когда он остался равнодушен к ее чарам, она прибегнула к каким-то приворотным зельям, ходила по знахарям (дело было еще в России) и наконец приворожила его сердце навеки, но… словно в насмешку, достигнув страстно желаемого, сама разлюбила его. У нее потом было множество любовников, в объятиях одного из них она и встретила свой последний час…
![Елена Белая - Дорога к себе [СИ]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
