Людмила Бояджиева - Признание Альбины Кристаль
— Не может он ни с кем знакомиться! У него такие мучительные глаза… Он не хочет мне лгать, а говорить правду — не имеет право. Но он не врет! Не врет! А я… Я люблю так сильно, что могла бы умереть за него. Да, да, да! — девочка сжала кулачки, готовая сражаться.
— Вот этого как раз не надо. Ты должна быть терпелива и не пытаться прояснить все сразу. Твой волшебник расскажет все сам, как только сочтет это возможным. Жуй витамины и радуйся. — Я пододвинула к ней вазу с фруктами.
— Но он пропал! Целых тринадцать дней! — на ресницах малышки блеснули слезы. — Он всегда разыскивал меня сам и мы… и мы встречались… Уже две недели я жду. Может, его нет в Москве, или что-то случилось? — Она умоляюще посмотрела на меня.
— А куда он приглашал тебя? Где вы обычно встречались? — Прощупывала почву любопытная Лера.
— Последний раз мы гуляли в горах. Представляете — целые поля диких гиацинтов! Ой, какое чудо — сиреневое море и запах… Ужинали на Монмартре, там есть такой ресторанчик… — Катя виновато опустила голову. — Понимаю, не верите.
Мы с Лерой переглянулись. Я взглядом железного Феликса остановила дальнейшие расспросы и скептические замечания обескураженной подруги. Естественно, Лерка сильно сомневалась в услышанном. А я нет. Почему я поверила лепету девочки? Разве не ясно? Уже тогда я догадывалась, кто стал избранником Кати.
…Мы с Виктором тоже много путешествовали. Невероятно щедра земля Любви, открытая только двоим. Страсть, трепет, восторг, пронзительная нежность способны сразить на месте, как если бы все чудеса мира обрушились на тебя сразу — ревущая Ниагара, ослепительная роскошь северного сияния, рассветы, закаты, тропические ливни, подмосковные радуги — и все-все, что мы собирали, хранили в себе и теперь любили весте, перебирали весте, обласкивая словами.
— Ко-ло-коль-чики! Такие нежные, на тонюсеньких стебельках, они всегда глядят из травы и словно звенят хрустально… Ты знаешь, знаешь! И вот я в венке из колокольчиков, с букетом, вся такая волшебная, неотразимая! Жулька деда Антипова даже не узнала меня, испугалась и хватанула вот здесь больно пребольно…
— Где? Где? — губы Депардье прижимаются к моей щиколотке, потом смешно дуют, на едва заметный шрам. — Теперь тебя никогда никто не укусит. Даже комар. — Он приподнялся на руках, заглядывая в мои глаза и засмеялся:
— А ведь я впервые подумал о поцелуе, сраженный женской ножкой. Лет шесть уже было бугаю, а он все в лопухах прятался, когда взрослые — десятилетние значит, в войну играли. Сижу — толстяк щекастый под забором, а сверху сандаль покачивается, над ним — сползший девчоночий носок и загорелая такая маслачина с ссадиной. На ссадине поджившая корочка и вокруг комариные расчесы в бледных кругах зеленки. Вдруг меня как громом поразило — так эту деталь мира — непостижимую, великолепную поцеловать приспичило!
— Исполнил?
— Куда там! Долго еще мечтами маялся. Я ж до седьмого класса отличником произрастал и чрезвычайным скромнягой. По кличке — Блин. Тогда и решил стать Бондом. Неустрашимы, неуловимым, неистребимым. И бабником-однолюбом. Это не ты, случаем, на заборе тогда сидела и на над моей головой ногами болтала?
— Может, и я. Смелая была! Честное слово! Нет, ты послушай, не перебивай, лежи смирно. Однажды…
Я переходила к следующей истории, торопясь вывалить в общую копилку свои сбережения. А он все же перебивал, чтобы подбросить заначку из своих запасов. Да вы знаете эту горячку любви, эту неутолимую потребность двоих, принадлежащих отныне друг другу, вытряхнуть из тайников души все сокровища — лучшие подарки, полученные от жизни и сделать это бесценное достояние общим. И вот все смешалось, корни сплелись и зашумела единая крона.
— Молчи! Я все про тебя расскажу сам, — Виктор запечатал поцелуем мои губы. — Тихоня Блинов, пестовавший в себе неустрашимого супермена, следовал тенью за длинновязой школьницей Алькой. Помнишь вечер в бабкином селе на Волдае? Ты наблюдала из-за кустов малины соседнюю гулянку и думала, что жизнь проходит мимо. Это так горько — музыка в чужом саду.
— Меня не пригласили. Мне было четырнадцать и казалось, что никогда, никогда больше не сумею стать веселой. И вдруг — бух — прямо на мои колени… Тяжелое такое и словно покарябанное.
— А знаешь, откуда свалилось то самое яблоко? Кто закинул его в малинник? — Хитрющие глаза превратились в блестящие щелочки.
Он ударил себя ладонью в грудь. — Я! Зеленая антоновка, верно? Ножичком вырезал «Люблю» и запустил в луну. А думал-то о тебе — той самой, Моей! Вот и получилось. Честное шпионское!
— В этом совершенно не возможно сомневаться, — шептала я горячо и думала, что Катя ничего не придумала в своей невероятной истории.
— Тогда я поняла главное: «Не грусти, если праздник гуляет на чужой улице. Это всегда и твой праздник!» — такова заповедь мудрых волшебников.
— Знаю. Теперь я знаю это совершенно точно, — произнес Виктор с таким детским трепетом, что я почувствовала всем существом, как самая Светлая Тайна благословила в это мгновение наши затуманенные радостью головы.
Ариус все еще был с Виктором, он не доверил его ни сейфам ни тайника. Так и носил в нагрудном кармане пиджака — слева, где сердце.
Когда мы были вместе и пиджак висел на спинке стула, я мысленно обращалась к нему, благодаря за дар нашего счастья. Когда Виктор уходил, я боялась за него очень, и бесконечно твердила себе, что делать этого не следует, ведь спасительный амулет с ним. А раз с ним — значит, опасность ходит по пятам. Кто же сильнее — беда или Ариус? Этой задачи я разрешить не могла и каждый раз провожала Витю так, словно на войну.
— Скоро, очень скоро Ариус вернется к своему владельцу. Умница, что не задаешь вопросов. Ты все увидишь и поймешь сама. — Разведчик привычно ощупав карманы, стоял у двери. — Вечером буду дома. А завтра… Надеюсь завтра мы сможем кое-что отпраздновать.
— Постой… Если завтра амулет перейдет в руки хозяина, пусть немного поколдует для меня. — Обняв Виктора, я достала маленький томик из тайника в подкладке пиджака. — Даришь?
— Дарю, — произнес он необходимое условие. — До вечера он твой, хранительница тайны.
16
И что же получилось? Виктор не вернулся! Прижимая талисман к груди, я стояла у окна, моля всех святых о заступничестве. Холодная, пустая, октябрьская ночь. Никто не заходил в подъезд, не появлялся в переулке, не топтался под фонарем. Никто! Город вымер. Дом вымер. Даже за стеной привычно не бранились соседи. Звонок в прихожей рассек тишину. Леденея от ужаса я открыла дверь и не удивилась — я знала, кто окажется в темноте лестничной площадки. Черный человек. Тот самый черный человек, что однажды умыкнул меня в прячущийся на задворках автомобиль.
