Татьяна Устинова - Богиня прайм-тайма
Оно оказалось носовым платком, сложенным почему-то треугольником, как письмо военного времени.
Платок был очень белый, сильно накрахмаленный.
Ники повертел его так и эдак, потом развернул и еще изучил. Потом взялся за голову и замычал протяжно:
– М-м-м…
Он точно знал, чей это платок, но совершенно не знал, что ему теперь делать.
Почему?! Зачем?!
Он долго держался за голову, сидя на железной сетке Ольгиной кровати в разгромленной Ольгиной комнате с белым накрахмаленным платком, стиснутым в кулаке. Потом поднялся и оглянулся еще раз – последний.
После чего сунул платок в карман, выключил свет, вышел и прикрыл за собой дверь.
* * *
Алина Храброва сидела, закрыв глаза и стараясь не шевелиться, пока гримерша Даша приклеивала ей дополнительные ресницы. Ее собственные тоже вполне ничего, но Даша почему-то уверена, что требуются дополнительные.
Ну и ладно. Ресницы так ресницы.
Под ярким светом гримировальных ламп было тепло и все время клонило в сон. Она даже стала задремывать и чуть не рассыпала с коленей бумажный вариант сегодняшней программы, который непременно должна была прочитать перед эфиром.
Даша наклеила ресницы, прижала глаз и сказала с чувством:
– Тебя гримировать – одно удовольствие! Ты красивая и так хорошо сидишь!
– Спасибо, – засмеялась Алина.
– Нет, правда! Бывает, знаешь, как придет, как сядет, начнет вертеться, а хуже того – руководить! Сюда коричневым намажьте, сюда розовым, румян мне не надо, пудру только светлую! Пока накрасишь, с ума сойдешь! Потом – зачем вы мне глаза подвели, мне не идет, а сама в очках! Если глаза за очками не подводить, их вообще в камере не видно! – Даша говорила и ловко красила только что приклеенные ресницы. Алина мужественно терпела. – А ты никогда глупостей не говоришь.
– Даш, я же знаю, что хорошие гримеры – большая редкость. Ты просто отличный гример.
– Ну да, – легко согласилась Даша, не страдавшая излишком скромности, мазнула в последний раз, отошла и стала любоваться несказанной Алининой красотой и своей работой. – Уж я-то знаю, как в студии свет стоит, чего можно мазать, а чего нельзя! Ну, посмотри теперь! А губы так оставить или потемнее сделать?
Алина внимательно и придирчиво посмотрела на свои губы – как будто на чьи-то чужие. Она умела так смотреть на себя, со стороны.
Все отлично. Даша справилась с задачей. Ничуть ее не изменив в общем и целом, она все сделала ярче – глаза, брови, ресницы, щеки. Жесткий студийный свет не терпит естественных бледных красок. Ненакрашенная будешь выглядеть больной. Накрашенная слишком сильно – вульгарной.
– Оставь так, по-моему, нормально.
– И по-моему, тоже. Костюм?
– Еще рано, Даш, все помнется.
– И костюм у тебя сегодня идеальный. Люблю лен.
– Мгм, – пробормотала Алина и перевернула страницу верстки. Она не прочитала еще и половины, а времени было мало.
– Может, кофейку тебе заварить?
– Давай лучше чаю, Даш. Зеленого, что ли.
– Сейчас сделаю. И снять тебя сегодня должны хорошо.
– Почему? – машинально спросила Алина. Она почти не слушала. Верстка ей решительно не нравилась, а менять что-то было уже поздно.
Вечером, после эфира, на летучке ей придется серьезно ругаться со Здановичем и остальными редакторами. Почему-то они думают, что “Новости” могут позволить себе быть скучными! Чушь какая!
– Ники Беляев вернулся. Сегодня его смена, он снимает. А он лучший оператор. Говорят, есть еще какой-то мужик в “Видеоинтернэшнл”, тоже неплохой, Но наш Беляев лучше всех!
– Посмотрим.
– Да я точно знаю, Алин. Кончились твои мучения.
– И не было особенно никаких мучений.
Держа в опущенной руке белый электрический чайник, Даша остановилась перед дверью.
– Как это – не было! Каждый эфир мучения! Как они свет на тебя ставят, ужас один!
Сверкнула табличка с надписью “артистическая”, и дверь закрылась, сразу отделив Алину от шума коридора. В эфирной зоне всегда было оживленно, даже вечером. Почему-то все комнаты, где они готовились к эфиру, назывались “артистическими”, хотя никаких артистов там отродясь не водилось.
А может, артисты понимались телевизионным начальством в широком, так сказать, глобальном смысле этого слова.
Мир – театр. Люди – актеры. Старик Шекспир, кажется, придумал.
Надо бы с Бахрушиным поговорить, почему каждая программа – такая скукотища, но ему сейчас не до нее и не до программы.
Ольга Шелестова пропала, и это моментально стало известно всем. Она пропала, а Беляев, который находился там с ней и который сегодня должен снимать Алину, вернулся целым и невредимым.
Неясно было, что там произошло и что будет дальше, так как никаких тел пока не нашли – ни бахрушинской жены, ни троих других, пропавших с ней.
Ужасно было так думать об Ольге – тело, – и Алина знала, что это ужасно, и все-таки думала.
Несколько дней все шушукались по углам и курилкам, передавали друг другу какие-то немыслимые слухи, а девчонки-ассистентки даже бегали на третий этаж, где был кабинет начальника, чтобы посмотреть, как “он переживает”. Алина, узнав об этом, их разогнала и велела администратору получше смотреть за персоналом. В результате все оскорбились – и девчонки, и администратор, – но бегать перестали.
Бахрушин решительно и бесповоротно ни с кем и ничего не обсуждал.
Несколько дней все маялись неизвестностью и сочувствием, Зданович сунулся было с вопросами, но Бахрушин его выгнал. В компании булькали и пузырились какие-то слухи, всплывали на поверхность разнообразные версии, одна страшней другой.
Вчера… Вчера “МИД России сделал официальное заявление”.
Оно пришло по ленте, и в редакции о нем узнали раньше всех.
Заявление как бы окончательно определило положение. Ольга и трое других журналистов стали называться “пропавшими без вести”, и все, что нужно, и все, что бывает всегда в подобного рода бумагах, в этой тоже присутствовало – решительный протест, силы реакции, информационная война, мировой терроризм, и призыв сплотиться, и обещание сделать “все возможное”.
Бедный Алеша Бахрушин.
Что ему до “официального заявления” и призыва сплотиться!..
– Давай я к нему съезжу, – предложила Алине мама, когда услышала обо всем по телевизору. – Ну, как он там один! Ну, хоть… уберусь у него!
И вытерла глаза. Мама всегда сочувствовала попавшим в беду изо всех сил.
Алина Храброва была убеждена, что самое правильное в этой ситуации – это сделать вид, что ничего не происходит.
Он не примет сочувствия и вряд ли будет рад, если кто-то поедет к нему убираться, как за покойником! Он не станет ничего и ни с кем обсуждать – по крайней мере, с подчиненными, – а если те полезут с соболезнованиями, в лучшем случае разгонит их.
